Борис Фрадкин - Исчезновение Петра Деева

Старика словно подменили. Обманутый в каких-то своих ожиданиях, он стал похож на злобного взъерошенного зверька.

— Мерзкая отступница! — он изобличающе тыкал скрюченным пальцем в сторону Аси. — Побоялась нас, старых индюков. — Он брызгал слюной, заставив поморщиться и отстраниться Кетову. — Вы — нуль! Вы инородное тело в медицине. Теперь-то вам доподлинно нет места в науке. Гнать! В шею!

Кто-то со смешком произнес:

— Герострат… Герострат XX века.

Гликин поморщился, оценивая это определение. Потом уточнил:

— Чего там Герострат. Форменный каннибал.

И тем самым обесцветил такую казалось бы хлесткую реплику. Более того — после этого замечания Гликина шквал выкриков сразу стал утихать.

— Вадим Сергеевич, — обратилась тогда к ректору Кетова, мы напрасно тут рвем себе нервы. Поступок Барботько может теперь быть передан в органы прокуратуры. Налицо самое настоящее убийство, любой из нас может засвидетельствовать это.

— Правильно! — поддержал ее неистовствующий Персидский. Судить! За решетку! Но прежде гнать из науки. В шею! К чертовой матери!

— Адам Феоктистович! — укоризненно покачал головой ректор, — утихомирьтесь, пожалуйста. Вы же на ученом совете.

Затем он взглянул на Асю.

— Знаете, Ася Давыдовна, — сказал он, — я еще мог понять вас как ученого, когда вы воскрешали человеческую жизнь, пусть уродливую, противопоказанную нормам этики, но… все-таки жизнь. Но обрывать ее, гасить собственными руками… Как хотите, а это действительно преступление.

— И мне не место в науке?

— Безусловно! Я не задумываясь поставлю свою подпись под ходатайством о лишении вас ученого звания.

Ася покаянно наклонила голову, и только Гликин успел заметить шальные огоньки в ее глазах.

— Уважаемый Вадим Сергеевич, — вздохнула она огорченно, но ведь вы только что собирались изгнать меня из науки за попытку создать эту уродливую жизнь. Битых два часа вы, все сидящие здесь, внушали мне, что я не имела ни морального, ни юридического права превращать мертвое в живое. Когда же выяснилось, что мертвое осталось мертвым, то есть таким, каким вы желали его видеть, вы навешиваете на меня ярлык уголовного преступника. Да какой же советский суд согласится с таким, мягко говоря, логическим противоречием?

Да, будучи сам большим ученым, ректор сразу уловил, как весь ход ученого совета с разгона, можно сказать, влетел в тупик. Теперь он с интересом и уважением приглядывался к Барботько. По глазам членов совета он видел, что далеко не он один оказался в затруднительном положении.

И ректор сделал еще один ход, пытаясь выбить оружие из рук своего достойного противника.

— Давайте прежде всего разберемся с логическими противоречиями в ваших собственных поступках, Ася Давыдовна, — сказал он. — Вы с этакой легкостью совершили пересадку и достигли своей цели. А затем с неменьшей бездумностью остановили сердце, которое сами же заставили биться. Стало быть, у вас вообще не было никакой цели. Во имя же чего вы занимались воскрешением человека?

— Гомункулуса, — поправил его Аркаша.

— Что? — смешался ректор.

— Воскрешением гомункулуса, — выразительно глядя в глаза ректору, повторил Аркаша. — С вашего позволения это не одно и то же.

«Фанатики! — с уважением подумал Вадим Сергеевич. — Фанатичная вера в свою правоту. Откуда она у них, еще желторотиков?»

— Товарищи, дорогие! — взмолилась Ася, прижимая руки к груди, — раз уж вы меня так осуждаете, дайте же мне в таком случае исправить свою ошибку и устранить логические противоречия своих поступков. Экспериментатор имеет право на ошибку. Разве каждому из вас не приходилось переживать горечь неудачи? Я знаю, что даже Вадиму Сергеевичу приходилось менять свои убеждения. Помните, Вадим Сергеевич, вы рассказывали нам, первокурсникам?

— И каким же образом вы мыслите исправление своего промаха? — не скрывая своего смущения и любопытства, поинтересовался ректор.

— Элементарно, Вадим Сергеевич, — Ася встала, покосилась на великолепные электронные часы, украшавшие стену напротив Гарвея. — Если совет разрешит… у нас еще есть время возвратиться в операционную, включить установки и восстановить процесс жизнедеятельности.

— В самом деле! — Гликин так оглушительно хлопнул ладонью по столу, что заставил вздрогнуть Кетову. — Все же очень просто, Вадим Сергеевич, а? Не превращаться же нам в соучастников убийства. Ну, если и не убийства, — поспешил поправиться он, — то что-то в этом роде. Да гоните же вы ее в шею, Вадим Сергеевич! Гоните, пока не поздно!

— Я полностью солидарен с Гликиным, — громыхнул Персидский, посмотрел на часы на стене, и все невольно последовали за его взглядом.

— Так что же вы сидите? — закричал Гликин на Асю. — Идите же, черт побери, к вашему гомункулусу и пусть всем нам будет лихо!

Ася вопросительно посмотрела на ректора, с удивлением заметила ободряющую улыбку в его глазах.

— Идите, — коротко произнес Вадим Сергеевич. — Идите…

Члены совета еще некоторое время взирали на закрывшиеся за Асей и ее единомышленником двери. Их привел в себя смех, сухое старческое клохтанье. Профессор Персидский, откинувшись на спинку стула и потирая свои сухонькие ладошки, подрагивал всем телом.

— Адам Феоктистович, — поморщился ректор, — что с вами?

— Ах, Вадим Сергеевич, голубчик! — простонал Персидский, — да неужели вы не догадываетесь, что никаких установок эти бестии и не думали выключать? Не собирались — голову даю на отсечение!

— Вы считаете, Барботько дурачила нас? — потемнел Вадим Сергеевич.

— Отнюдь, отнюдь! — Персидский живо вскочил на ноги и протестующе замахал кулачком. — Барботько здесь, в этом кабинете, показала, чего стоит ее поколение. Нашей же диалектикой да нас по носу! Разве не так? — старик победоносно оглядел сидевших вокруг. — А ведь я когда-то на экзамене по онкологии ей трояк влепил. Каково, а? Да еще изволил мораль прочесть: так, мол, и так, толкового врача из вас не получится. Старый близорукий индюк! Не сумел разглядеть ростки подлинного исследователя, нашего советского исследователя, черт подери! Ну, да ладно, то прошлое… А ныне, коллеги, я безмерно счастлив: ведь Барботько в какой-то мере и моя ученица. Разве не мы втолковываем нашим студентам необходимость дерзания, самозабвенного служения науке? Чего же мы все так перепугались? Это же плоды наших поучений. Разве не так? Ась? — Персидский приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать ответ, но в кабинете царила тишина. — Так идут в науку они, — Персидский простер руку в сторону закрывшихся дверей, наши продолжатели. Мы шли иначе, и это пора понять.

— Но гомункулусы, — сказала Кетова, — разве вас не пугает появление этих моральных недочеловеков? Что, если они станут гнойной язвой на здоровом теле нашего общества?