Борис Фрадкин - Исчезновение Петра Деева

Да, Роман отлично представлял. Перед его глазами встали чудо-цеха, в которых нет ни одного металлообрабатывающего станка. Вдоль пролётов тянутся только трубы, подводящие воду. И конвейеры, подающие катионитовые формы.

Автоматы отмеряют точные порции воды. И вот уже готовые прозрачные детали со звоном падают в коробки электрокаров. Их поверхность — предельной чистоты. Размеры — предельной точности.

Рудники, обогатительные фабрики, прожорливые дымящие домны, мартены, прокатные станы — всё окажется ни к чему. Новая «руда» совершит небывалую революцию в машиностроении. И руды этой реки, моря, океаны!

Преподнести бы такое на оперативном совещании у начальника цеха!..

Вот девчонка, вот фантазёрка!

— Ну, ладно, — сказал Роман, — только зачем же вы своим катионитом людей пугаете? Вот тётка моя, хоть в чертей и не верит, а к реке теперь подойти боится. Считает, дело тут нечисто. Да и я тоже, когда увидел, как вы по воде шагаете, подумал, у меня с головой того… — Роман покрутил пальцем у виска.

— Вы-то ещё что! Вон у тех кустов по утрам трактористы купаются. Ну, я к ним так же из тумана вышла, только в белое нарядилась. Так они из воды повыпрыгивали. Наверное, меня за воскресшую утопленницу приняли.

Вероника, раскачиваясь из стороны в сторону, хохотала. И Роман, представив перепуганных насмерть трактористов, не выдержал, тоже расхохотался.

— Я не пугаю, — пропела Вероника, — я… Ну, не знаю, как объяснить вам. Понимаете, стоит людям узнать о катионите, и они сразу перестанут удивляться твёрдой воде. А ведь на самом деле это изумительно! Правда же? Ну вот мне и хочется, чтобы перед людьми вдруг появилась ожившая сказка. Пусть не надолго, хотя бы на минутку. Но за эту минутку сердце замрёт и… и…

У девушки не хватало слов.

— Мечтательница, — сказал Роман.

— По-вашему, это плохо? — Вероника, притихнув, подняла глаза на Романа.

— Ну, не знаю, — растерялся он. — Может быть, и не плохо.

Вероника вытянула руку с искрящимся порошком и залюбовалась им.

— Знали бы вы, какой мечтатель Корней Васильевич, — вздохнула она. — Это ведь не я придумала, как из воды будут машины делать. Это он нам о будущем катионита рассказывал. А в науке, по-моему, каждый должен быть мечтателем. Разве не так?

Роман, соглашаясь, наклонил голову.

— А что же ваш Корней Васильевич, тоже так же таинственно перед людьми появляется?

Девушка взглянула на Романа испуганно и просяще. Сказала:

— Если вы с ним встретитесь, пожалуйста, не выдавайте меня. А то… а то он меня сразу выставит отсюда. А? Очень прошу вас.

— Ладно, — засмеялся Роман, — не выдам.

— По совести?

— Клянусь!

Вероника вздохнула с облегчением и, придвинувшись к Роману, неожиданно предложила:

— А хотите… пройтись по воде?

Он взглянул на реку. Залитая лунным светом, она предстала перед ним неожиданно таинственной, незнакомой. Роман увидел себя со стороны идущим по этому разлитому по воде золотому сиянию и почувствовал непривычное возбуждение.

— А что ж, — с удивлением услышал он собственный голос, — идёмте!

Девушка легко вскочила, протянула ему руку и увлекла за собой к реке. Прыгая с камня на камень, они стали пробираться туда, где было сразу поглубже. Вероника ободряюще улыбнулась заробевшему было Роману и уронила под ноги себе несколько кристаллов катионита. Поверхность воды закипела, будто в неё ударил грозовой ливень. Но очень скоро всплески исчезли.

Вероника шагнула с камня на воду, и вода закачалась под нею.

— Катионит действует пока на небольшую глубину, — предупредила она, — поэтому вода колышется под ногами. Но вы не бойтесь. Так даже интереснее. Ну, идёмте же!

Чёрт возьми, как он волновался, делая этот первый шаг по воде! Он крепче сжал тёпленькую ладонь девушки, словно в ней была для него надёжная опора.

Вода покачивалась под его тяжёлым телом, но с каждым шагом он чувствовал себя всё увереннее, торжественнее и радостнее. Казалось, что лунная дорога, по которой они идут, уводит их в мир чудес, наполненный необыкновенными превращениями. И хозяйкой этого мира была самая необыкновенная девушка на свете — Вероника.

Вызов поступил в третьем часу ночи. Я растормошил дремавшую у стола медсестру, подхватил сумку и выбежал к машине.

— Тот самый Голубаев? — спросила Ксения Андреевна, когда мы уже мчались на «скорой» по безлюдным улицам спящего города.

Я безмолвно ахнул: ведь действительно мы едем не к какому-нибудь Голубаеву, а к Павлу Родионовичу Голубаеву! Ещё раз взглянул на адрес — так и есть, улица Славянова, дом сорок один, квартира шесть. И уж совсем неожиданно вспомнилось: дверь квартиры обита слоем войлока под синим дермантином, и гвозди с широкими блестящими шляпками глубоко утопают в обшивке, образуя косые клетки; и звонок не электрический, а простенький, ручной. Ручку повернёшь — и в передней словно кто-то осторожно встряхивает серебряными колокольцами…

Пока «скорая» ныряла из улицы в улицу, я вспоминал недалёкое прошлое, когда я, студент, только осваивал азы медицины.

Лекции по нейрохирургии… На кафедру поднимается Голубаев — высокий, плечистый, в неизменном чёрном костюме. Одна рука его скользит вдоль стены, другою он ищет стол. Старается делать это незаметно, но нам с высоты убегающих вверх рядов отлично видно каждое его движение.

Дойдя до середины стола, Павел Родионович привычно поворачивается к аудитории. Мы знаем: глаза его нас не видят, но каждый раз, обманываясь, ловим их взгляд.

Свою лекцию Голубаев начинает неторопливо, негромко. Он опирается на стол широко расставленными руками, словно раздумывая, собираясь с мыслями.

Потом выпрямляется, вскидывает голову, и его прямые чёрные волосы приподнимаются двумя крылами. Руки уже не знают покоя, они делают удивительно зримым всё, о чём говорит Голубаев. В голосе его — волнение.

Теперь Павел Родионович весь устремляется к нам, будто речь идёт не о том, что уже известно науке, а о явлениях, которые внезапно предстали перед ним, и он торопится донести их до нас, пока они не исчезли.

В аудитории мёртвая тишина. Сто сорок человек, а кажется — ни души. Тишина необычная, наэлектризованная. Мы забываем конспектировать, мы только слушаем. Даже самая непоседливая на курсе Ларка Дудырева застывает изваянием, широко раскрыв круглые глаза с угольно накрашенными ресницами.

Голубаев рассказывает о сложнейших взаимодействиях нервных волокон, о механизме распространения нервных импульсов, о работе центров головного мозга. Он густо пересыпает свою речь латинскими терминами. В других устах те же фразы звучали бы сухо и неинтересно. А тут…

Поступая в медицинский институт, я застал Голубаева уже вот таким, почти ослепшим. Приехал я издалека и прошлое Павла Родионовича узнал уже стороной, понаслышке.