Зиновий Юрьев - Дальние родственники

- Значит, она забрала вас в двадцать второй век?

- Совершенно верно.

- Гм... Скажите, вы испытывали во время своего... путешествия какие-нибудь необычные ощущения?

- Странный вопрос. Подумайте сами, может ли не испытывать, - он сделал ударение на отрицание "не", - может ли не испытывать человек, оказавшийся в столь невероятной ситуации, необычных ощущений? Конечно, не может.

- А какие именно - ощущения?

- О, это такой букет, который быстро не перескажешь. И недоверие, нежелание поверить в реальность происходящего, и убеждение в том, что это не сон, удивление, смущение, смятение пораженных чувств, мучительные сомнения...

- Сомнения в чем?

- Видите ли, они предложили мне либо остаться у них навсегда, в их прекрасном сияющем мире и стать полноправным гражданином века, в котором давно уже забыли о болезнях, старости и даже смерти, или вернуться сюда.

Жоржетта Ивановна испытующе посмотрела на Владимира Григорьевича, и ему почудилось, что губы ее с облезшей помадой тронула улыбка. И в неприступных равнодушных глазах впервые мелькнул интерес: ну, конечно, псих. Хотя бы потому, говорила улыбка, что вернулся. Она бы, говорила улыбка, такой глупости не сделала. Она бы не вернулась в свою однокомнатную квартиру, где ее ждала парализованная мать, которую нужно было каждый день кормить, мыть и переворачивать, борясь со все более привычным раздражением, отгоняя от себя мысли, которые пугали. О, она бы не вернулась, это уж точно!

- Скажите, Владимир Григорьевич, а во время... своего путешествия вы слышали какие-нибудь голоса?

- Вы что, смеетесь?

- Я вас спрашиваю: во время путешествия вы слышали какие-нибудь голоса?

- Ну, как я мог не слышать голосов, когда я пробыл на хроностанции... это станция, где осуществляются временные пробои, - с каким-то торжествующим вызовом пояснил Владимир Григорьевич. - Я пробыл там несколько дней, я разговаривал со всеми сотрудниками, присутствовал на суде...

Жоржетта Ивановна хотела было что-то спросить, раскрыла даже рот, но передумала.

- ...А вы говорите - голоса.

Не первый раз за время дурацкого этого разговора испытал Владимир Григорьевич острое желание сходить к себе в комнату, открыть журнал "Театр", вытащить оттуда фотографию - если ее можно было назвать фотографией - и принести этой идиотке с чулком в волосах. Чтоб увидела свет, струившийся с листка, увидела улыбки, живые, подвижные улыбки, услышала далекий Сонин голосок: "Дедушка..." Чтоб увидела своими глазами открытое окошко в двадцать второй век.

Что б сказали вы тогда, уважаемая Жоржетта Ивановна? Как бы отвисла у вас челюсть, как бы сразу застряли у вас в горле ваши идиотские вопросы...

Желание это было так остро, что оно подталкивало его в спину, тянуло к двери. Но нет, нельзя было этого делать, нельзя. Ни за что и ни при каких обстоятельствах. Хватит того, что уже показал раз Анечке, Ефиму и Косте. И то не следовало...

Что она говорит, чучело?

- Да, да, я понимаю. Владимир Григорьевич, вы человек интеллигентный, разобраться в вашем состоянии не так-то просто. Поэтому постарайтесь помочь мне, хорошо?

- Постараюсь.

- Отлично. Вот вам картинка, расскажите, пожалуйста, что вы на ней видите или что она вам напоминает. - Врачиха протянула Владимиру Григорьевичу изрядно захватанный листок, на котором была изображена огромная клякса.

- Присмотритесь, может быть, она вам что-нибудь напоминает, вы же писатель, вы сами рассказывали мне о своей фантазии.

- Я бы рад, дорогая Жоржетта Ивановна, но... - он взглянул на ее мятое пористое лицо, вздохнул. - Ну, хорошо, хорошо. Немножко эта клякса напоминает... Росинанта...

- Кого, кого?

- Росинанта. Так звали лошадь Дон Кихота Ламанчского. И голову ее хозяина.

- А эта? - Жоржетта Ивановна протянула второй листок.

- Эта... Ну-с, скажем, схватку. Смешались в кучу кони, люди...

- Хорошо, вот еще одна. Что вы здесь видите?

Опять наваливалась на него усталость, опять в рюкзак за спиной положил что-то тяжелое, и он давил на плечи.

- Ничего, - сказал он. - Кляксу.

- Это я уже слышала. Постарайтесь всмотреться. Вы ведь уже видели лошадей... Этого...

- Росинанта. Да, и снова лошадей. Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий...

- Видите.

- Я устал, - сказал Владимир Григорьевич.

- Я тоже устала, - сказала Жоржетта Ивановна, и губы ее стали злыми. - Но я же не жалуюсь. А я хожу на работу каждый день...

А, вон оно что, подумал Владимир Григорьевич, это она мне не может простить, что я сорок лет не ходил на работу.

- Хватит, я думаю, дорогая Жоржетта Ивановна, на сегодня хватит.

- Позвольте мне решать, хватит или не хватит.

- Почему, с какой стати? Я и так делал вам одолжение, рассматривал ваши дурацкие кляксы. - Он попытался встать, но ноги плохо слушались его. Как до путешествия, машинально отметил он. Он напрягся и встал.

- Сядьте, больной!

- Вы мне надоели, - тихо и отчетливо сказал Владимир Григорьевич. Сердце его колотилось о ребра, ему почему-то было очень тесно в грудной клетке. - Вы и ваши дурацкие вопросы.

- Больной! - рявкнула Жоржетта Ивановна строевым голосом, но Владимир Григорьевич уже закрыл за собой дверь и шел, покачиваясь, по коридору. Зачем он рассказывал этой дуре о каком-то землетрясении... О каком? А, вот почему он вспомнил. Пол плавно покачивался под его ногами. Только бы не упасть. Никогда в жизни ничего так не хотелось Владимиру Григорьевичу, как хотелось ему сейчас лечь, умерить как-то бешеный аллюр сердца.

Он с трудом отворил дверь шестьдесят восьмой комнаты и рухнул на кровать...

- Ну что? - спросил Юрий Анатольевич, с замиранием сердца глядя на психиатра.

Жоржетта Ивановна брезгливо вздохнула, устало помассировала себе правый висок. Помолчала, чтобы успокоиться. Интеллигент, называется...

- Конечно, окончательный диагноз ставить преждевременно, - сказала она, - нужно еще разок побеседовать с больным, но нарушения в психике очевидны...

- У него... такой... ясный ум, - тоскливо промямлил Юрий Анатольевич...

- Больной, если не ошибаюсь, перенес не так давно инсульт?

- Да, совершенно верно...

- Что вам сказать... В этом возрасте не часто встретишь четкие симптомы, границы бывают смазаны, одно накладывается на другое, личностные особенности на болезненные проявления. И все сплошь и рядом на фоне дементности. Думается, что в данном случае мы имеем дело с элементами парафренного синдрома... Вы замечали у больного состояние веселости, блаженства, эйфории?

- Гм... Раньше - безусловно нет. Владимир Григорьевич чаще был печальным.

- Что значит - раньше?

- Я имею в виду - до его исчезновения.

- Что значит - исчезновения?

- Именно исчезновения. Он исчез из Дома, и его не было десять дней.

- И где же он был?