Андрей Лазарчук - Гиперборейская чума

– Вот, – сказал он. – Можно опробовать.

– А смех почему?

– Предыдущие записи слушаем. Там такое…

– Отставить. Отмотать на начало, скопировать, оригинал и копию мне. Ясно?

– Так точно. Разрешите идти?

– Идите.

Паша четко повернулся налево кругом и скрылся.

Альберт положил руку на кейс и стал смотреть на Ященко. А у того лицо вдруг как-то обмякло и растеклось. Заблестели слезы. Губы зашевелились.

– Я ведь тебя… – и сглотнул. Коломиец приподнялся было, но Альберт движением пальца показал: не надо. – Я тебя… маленького, вот такого… а потом? считай, до генерала и довел…

– Я знаю, – сказал Альберт.

– Алик, – сказал Крис, – давай: только я. Меня он до генерала не доводил, мне проще.

– Тебе я жизнь спас… эти обезьянки из тебя такое бы фрикасе сделали…

– А я иной раз думаю: на хрена? Лучше бы меня замочили тогда. Баллада о неизвестном джазисте… Куда бы приличнее стал сюжет, чем то, что получилось. Ты мне жизнь спас, ты ее и обгадил всю. Живу, как пидор… вон, перед Иваном стыдно…

– Это вы о чем? – спросил я.

– Хлопцы, не нужно, – быстро сказал Коломиец. – Он специально вас на тему завел.

– Да ладно, теперь уж чего… Тем более нашелся тот майор. Так и так Иван бы все узнал…

– Какой майор?

Это спросили одновременно и я, и Ященко. Но Ященко тут же понял, а я, конечно же, нет. Но он понял. И сказал с ужасом:

– Этого не может быть…

Крис убито пожал плечами:

– Здесь что-то нечисто…

Крис усмехнулся – очень даже сардонически.

– О чем вообще речь? – встрял я.

Коломиец замычал, как от зубной боли. Даже за щеку взялся.

Крис тоже поморщился, но как-то по-другому. И начал:

– Это было в семьдесят пятом году…

Марков посветил фонарем:

– И здесь тоже…

Он спрыгнул вниз, Терешков подхватил его, удержал от падения.

– По крайней мере три вагона с гробами, – сказал Марков. – Наверняка и остальные…

– Теперь бы найти место, где спрятаться, – сказал Терешков.

– Разве что на платформе, под брезентом. – Марков был непреклонен.

– Еще есть время поискать что-то получше…

Он оказался и прав, и не прав. Дверь одного из вагонов оказалась незапертой, но гробы – штабель под потолок – хранили в себе такой мощный запас подземного холода, что уже через полчаса Марков начал стучать зубами. Он хотел выскочить наружу и погреться, но по телу поезда пробежала громыхающая волна, и вагон тронулся…

– Дурак ты, Крис, – сказал доктор. – Хорошо же ты обо мне думал…

– Дурак, – с легкостью согласился Крис.

– Как будто я отморозок упертый и ни черта не понимаю.

– Ну… вот.

– Проехали тему, – сказал Альберт. – Антон Григорьевич, твое последнее слово.

– Последнее?

– Да.

– Мое?

– Не тяни резину.

– Я бы… полезным … мог…

Он замолчал, и никто не захотел перебить это молчание.

– Ладно. Я ничего не прошу. Я… только я сам знаю, чего заслужил. И вы не знаете, и никто не знает. Много на мне грехов. Чрезвычайно. Не о прощении прошу. А прошу о милости великой: будете казнить шамана – вспомните обо мне. Как будто я это делаю. Хорошо?

– Хорошо, – сказал Альберт.

И он раскрыл кейс так, чтобы Ященко смотрел в открывшееся мерцающее нутро.

– Все, ребята. Теперь отойдем… на кухню, что ли. Покурим…

Казалось, говорить просто не о чем. Хорошо, что нижние чины в присутствии начальников вели себя отменно. То есть догадались налить.

Первым нарушил по-настоящему долгое молчание барон Хираока:

– Однажды мастер меча Сета Миура отправился на легкой лодке кэга вверх по реке Агано, вытекающей из озера Инавасиро. Он плыл два дня, а на третий день ему встретилось страшное чудовище иссэро, целиком состоящее из дерьма. Чудовище сказало: «Давно я охочусь за тобой, Сета Миура! Вот ты и попался. Сейчас я съем тебя». Но мастер меча расхохотался ему в ответ: «Нет, иссэро, это я тебя съем!» И съел.

– У него не было меча? – спросил Крис.

– Был. Но поедание – это единственный способ осилить чудовище иссэро, – ответил барон.

– Грустно…

– Да. Эта история имеет еще более грустное продолжение, но я не стану его рассказывать, потому что оно совсем о другом.

– Он вернулся в деревню, где его ждала невеста, и оказалось, что уже прошло пятьдесят лет? – спросил доктор. – Ираида рассказывала, – пояснил он удивленно поднявшему бровь барону.

– Ирка-тян – мудрая женщина, – сказал барон. – Но продолжение было другим… Иван Петрович, я знаю, что ты любишь ее, а она любит тебя. Бери ее в жены. Ты будешь счастлив на весь свой век. Но учти главное: она ценнее всего, что ты можешь себе вообразить. Все, что у тебя было и есть, – ничто в сравнении с нею. И тебе предстоит постоянно доказывать себе, что ты достоин ее. Это тяжелая работа. Но нет другой работы, за которую ты получишь такую награду.

Доктор, и без того очень бледный, стал даже синеватым, но на скулах заполыхал румянец.

– Так это правда, Иван? – спросил Крис чуть растерянно.

Доктор, наверное, хотел кивнуть, но лишь сморщился от боли.

– Ффф… у-у … Да. Правда. Правда.

– Ну, что ж… Поздравляю. Прими… ну … сам понимаешь…

– Ребята, – сказал доктор. – Мужики. Барон… Я сам не ожидал, честное слово. Не думал даже, не понимал… и вдруг … Я сам от себя не ожидал. Юноша бледный… Смешно, правда? Но я – счастлив. Женя, я тебе клянусь – что, ну… ну не знаю … Барон точно сказал: ничего не было ценнее… Да вы меня понимаете…

– Да понимаем, ты уж так не переживай, – похлопал его по руке Коломиец. – Дурнив нэма, уси женились…

– Теперь надо найти способ выбраться из всей этой катавасии без потерь, – сказал Альберт.

– А ты разве еще не нашел? – спросил Крис.

– Гладко было на бумаге… Пойдемте, наверное, уже поспело.

Ященко сидел очень прямо – и плакал. По лицу его бродили сиреневые отсветы.

– Здравствуй, Антон, – сказал Альберт. – Ты хорошо подумал о своем поведении?

– Я не Антон, дяденька. – Ященко всхлипнул и потянул носом; голос его был взрослый, низкий, но с мальчишескими интонациями. – Вы меня опять путаете. Я ведь Сережа. Вы что, не узнаете меня? Забыли? Сережа Довгелло. Вы приезжали к нам на Рождество…

Да, родные мои, не знаю, что бы я сейчас и делал, когда бы не Сереженька. Помереть бы мне отец Георгий не дал, да и не так-то просто меня теперь свести на тот свет. А вот исправник моих бредовых речей и слушать бы не стал: отправил бы назад в Сибирь в кандалах по этапу, яко Ивана, родства не помнящего, да еще и по зубам бы настучал. Детское воображение, для которого не существует преград и условностей вашей позитивистской науки, помогло младенцу проглаголить истину. Ах, ведь предупреждали меня, что в скудных временных пределах изменить судьбы невозможно! Бедная Сашенька! Ведь и прочие попытки не удались! Это же все я пытался добраться до усадьбы в ледостав, это на меня нападали волки… Но всякий раз меня возвращало в исходный пункт.