Евгений Акуленко - Ротмистр

Евдокия снова принялась что-то нашептывать. Доктор хмурился.

– Не понимаю! Кроме лишних страданий это ничего не принесет!… У него есть родные? Нет? Не знаю, не знаю… Боюсь, вы не вправе принимать подобные решения… Вы осознаете ответственность?… Да черт побери! – доктор вспылил. – Как хотите! Сам не знаю, зачем иду у вас в поводу… Ждем сутки, если не будет улучшений… А! О чем я говорю?… Завтра парня ко мне в клинику. Привозите сами. Все!

Он махнул рукой, и, не простившись, вышел.

Евдокия хлопнула в ладоши, призывая столпившуюся в сенях прислугу.

– Гипсовый порошок, бинты, спирт, живо!… Теплой воды два ведра, чистые полотенца! Две дюжины восковых свечей! И плотника позвать ко мне!

Немало удивляясь и перешептываясь, доставили все нужное. Сточал дубовые дощечки плотник, гладко справил, без единого заусенца, все точно в размер, как хозяйка и требовала.

– Все вон! – велела Евдокия. – Никого ко мне не пускать и не тревожить, пока сама не выйду!

Окно она зашторила наглухо, дверь заперла на засов, кругом свечей наставила зажженных. Савка очнулся, понять не может, где он.

– Господи, – прошептал, – нешто в церкви я? Нешто отпевают меня? – тут хозяйку над собой узрел в одной исподней сорочке, простоволосую. – Ты что со мной творить удумала, ведьма?

Та по голове погладила его.

– Не бойся, Савушка, – отвечает. – Я тебя полечу. Только ты не гляди сюда!

– Как же ты полечишь меня, коли доктор приговорил руку рубить?

– Мне муженек-калека не нужен! – подмигнула Евдокия. – Еще поносишь меня в охапке! Али боишься ведьму брать?

Савка не ответил, в сторону отвернулся, слезы пряча.

Опустилась Евдокия на колени рядом, отстригла ножницами изорванный рукав, веревочку с раздробленного предплечья, что кровь сдерживала, размотала, все лоскуты да волокна из ран выбрала до одного. После стала руку покалеченную обмывать водой из ковшика. Прямо на перину лила, на пол, о том не заботясь нимало.

– Что ты чувствуешь? – спрашивает.

– Чую, как ты мне кости крутишь… Ох… Составляешь друг с другом…

– А больно ли тебе?

– Не больно, – Савка облизнул пересохшие губы. – Только пальцы у тебя очень уж горячие… Жгучие…

– Потерпи Савушка, покрепись!…

Савка временами проваливался в тяжелое забытье, приходили ему бредовые видения. Евдокия бормотала что-то непонятное, не иначе заклинания, и голос ее держал на границе сознания, будто на водной глади, не давая погрузиться в черный омут. Сколько времени так продолжалось, Савка не знал, а только когда позвала Евдокия, похлопала по щеке, за окошком уже серело.

– Эй, друг любезный, просыпайся!…

Савка заморгал, собираясь с мыслями. Покалеченная рука его покоилась рядом на мокрой подушке, загипсованная вся от плеча до костяшек пальцев. Под бинтами угадывались подложенные лубки. В комнате царил беспорядок страшенный. Повсюду свечные огарки, в восковые блины оплывшие, кругом обрывки бинтов в лужах воды валяются, какие-то тряпки скомканные, постель перепачкана в крови и застывшем гипсе. Тут будто целую ночь ведьмы шабаш правили. Впрочем, примерно так оно и было. Евдокия выглядела подстать: волосы всклокочены, сорочка в кровяных пятнах, сама бледная, как смерть, под глазами черные круги.

Улыбнулась:

– Жив будешь. Коли не помрешь!…

На следующий день приехал доктор, не утерпел. Да не один, с молодым коллегой. Видать, боялся в одиночку не убедить купчиху. А может статься, понятого привел, чтобы засвидетельствовать, так сказать, противодействие медицине, приведшее, не дай Бог, к летальному случаю. Однако напротив, больной пребывал уж если не добром здравии, то в весьма бодром расположении духа. Как раз окончив обедать, полусидя на кровати, Савка хряпал кости, выгрызая, по наставлению Евдокии, мозг. Подле стояла выхлебанная дотла плошка мясной похлебки.

Обстоятельство сие повергло доктора в крайнее изумление. Он нацепил на нос пенсне и пустился весьма бурно обрисовывать коллеге вчерашнее состояние пациента, щедро пересыпая речь латынью. После оба взялись Савку осматривать, щупали поочередно пульс, заглядывали в рот и в зрачки. Не обошли вниманием неумело наложенную повязку.

– Кто же, позвольте узнать, вам так наляпал гипс?

– Да я и наляпала! – в дверях показалась Евдокия, в привычном своем одеянии, строгая, властная.

– А где, позвольте осведомиться, вы обучались?…

– Да нигде! – перебила купчиха. – Кобыла у меня раз ногу подвернула, так я ей также и замотала…

– Но вы же понимаете, что просто загипсовать переломы недостаточно! Кости могут неправильно срастись, велика вероятность загнивания ткани, начнется гангрена…

– Где уж нам, – отмахнулась Евдокия. – И слов-то таких не знаем… Да и что делать-то оставалось, вы же лечить отказались…

– Да поймите вы, – доктор потер устало глаза, – такие увечья не лечатся… Да, состояние больного удивительно, но, боюсь, чудес не бывает… И руку, рано или поздно, предстоит отнять…

– Во! – Савка сложил пальцами переломанной руки вялую, но вполне узнаваемую дулю. – Видали? Отнять…

Доктора потеряли дар речи.

– Я вот думаю, – подлила масла в огонь Евдокия, – может мне в лекаря податься? Говорят, деньгу вашему брату платят длинную…

Доктора в крайнем смятении откланялись, выписав напрощание разных лекарств. Тот, который постарше, пребывал в ступоре. Молодой, напротив, оживленно жестикулировал и намеревался отписать об увиденном в медицинский журнал. Евдокия сгребла со стола пачку рецептов, пробежала глазами. Половину тут же, скомкав, швырнула в угол. С остальными отправила кучера в аптеку.

Поправлялся Савка быстро, много спал, лопал за троих. Рука сперва побаливала, а потом стала под гипсом зудеть, как дьявол, заживать, значит. Дознавшись до правды, Гришку-рябого предала Евдокия суду, а Пепку выгнала взашей. Савке притащила охапку книг по текстильному делу.

– Читай, – говорит, – нечего без дела лежать! Оздоровеешь, управляющим сделаю тебя, чай не дурней других! Да не спеши благодарить, сам не знаешь, на что подписываешься, спрашивать стану за все!…

И ведь сдержала же слово! Едва только стал Савка со скуки по заводскому подворью прохаживаться, пиджачишко на плечи набросив, велит ему хозяйка:

– Принимай-ка с завтрашнего дня дела!

Делать нечего, облюбовал себе Савка угол в заводской конторке да разом про больную руку, что через шею подвязанной носил, и позабыл. Хозяйка, рада стараться, все хлопоты с себя скинула и на нового управляющего завязала. Иная у нее теперь задумка – мукомольню поставить. Да не просто, а с машинами на паровой тяге. Все с той же оглядкой на войну задумка, на миллионную российскую армию, что подобно бездонной прорве, потребит колоссальные объемы и продовольствия, и обмундирования. Вот и получалось, что Савка теперь в ответе за весь текстильный завод, и за закупки, и за выгонку, и за постройку кирпичных цехов, где уж второй этаж докладывают, да еще и новую линию портяночного сукна надлежит ставить.