Евгений Акуленко - Ротмистр

– Дозвольте, вашбродие, – не выдержал Семидверный, – я поторгуюсь!

– Валяй! – Ревин махнул рукой.

Не долго думая, Семидверный сгреб дьяка за грудки и смазал по физиономии волосатым кулачищем. Аргумент оказался настолько убедительным, что цена сразу упала впятеро.

– Отставить, урядник! Будет вам…

– Жаль, – Семидверный поскреб костяшки. – Можно было бы еще поторговаться…

Дорога вилась серой змеей. Огибая кручи, петляла меж камней, переползала звонкие речушки. За спиной остался день пути и беспокойная ночь, проведенная под открытым небом. Спали вполглаза в обнимку с оружием, а едва забрезжил свет, тронулись в путь.

Некоторое время отряд сопровождал казачий разъезд, встреченный по дороге. Старшой с нашивками хорунжего порассказывал, что по слухам ходит в этих краях большая, до сотни сабель, банда. Учиняют резню, грабят обозы, угоняют скот. А после, одним им ведомыми тропами, рассыпаются по неисчислимым пещерам и ущельям, оборачиваются мирными крестьянами в деревнях, уходя от возмездия карательных экспедиций, как вода сквозь пальцы.

Мурмылев, сидевший рядом с кучером, нервно поежился, услыхав такие известия, расстегнул застежку кобуры.

– Как по-вашему, – спросил он Ревина, когда казачий разъезд со свистом и улюлюканьем унесся прочь, – следует нам ожидать нападения?

– Нападения следует ожидать всегда, – пожал плечами Ревин. – Уж коли угораздило случиться войне…

– Тем удивительнее ваше спокойствие… При таком уклончивом ответе…

– Помилуйте, капитан! Откуда же я могу знать наверняка?… У вас были кампании за плечами?

Мурмылев вздохнул и покачал головой.

– Нет. Врать не стану… Постреливать приходилось, но на войне впервые.

– Хорошо, – кивнул Ревин.

– Что хорошо?

– Что не стали врать, и что приходилось постреливать. Да не переживайте вы так! Два десятка казаков это не такая легкая добыча! Верно, Семидверный?

– Эт точно! – отозвался урядник. – Эт не булки с маком!…

Мурмылев успокоился, но не надолго.

Примчался дозорный, круто вывернув удила, осадил коня.

– Ваше благородие! Засекли верховых числом до пяти! Под ружейный выстрел не подходят, идут следом. Дозвольте пугануть?

– Отставить! От кареты ни на шаг!… Наддать ходу!

Кучер стеганул упряжную двойку, но каменистая почва разгон держать не позволяла, того гляди, колеса отвалятся. Позади, то и дело, мелькали башибузуки, джигитующие на горячих арабцах. Оторваться от них нечего было и думать.

Дорога лежала посреди долины, что с каждой верстой все более сужалась к ущелью. На полевой трехверстке место так и называлось: "бутылка". Лучшего места для засады, чем узкая горловина прохода, и желать не надо. Утешало то, что там всегда стоял российский кордон.

Слабый порыв ветра донес раскатистые отзвуки грома, словно из-за горизонта надвигалась туча.

– Вы слышали? – насторожился Мурмылев. – Похоже, гроза?

– Только на небе ни облачка, – Семидверный имел свое представление о природе эха. – А на счет грозы, это вы верно…

– Стреляют, кажись! – привстал в стременах один из казаков.

– И бахает что-то!…

– Пушки! – подсказал Дураков.

Ревин выслал вперед дозор, велев ни в какие оказии не ввязываться, а только разведать, что за канонада такая впереди.

С каждой пройденной верстой чашеобразный дол сходился к узкому изломанному проходу, а пологие травянистые холмы вырастали в каменистые кручи. Утомленные переходом лошади тянулись к поблескивающей кое-где воде – жалким остаткам пересыхающего летом ручья.

Казаки тревожно поглядывали назад. Следом, уже не таясь, вышагивало десятка три турецких всадников, и с каждой минутой их все прибывало и прибывало. Башибузуки не стреляли, не пытались обойти с боков, просто двигались следом, будто подталкивая отряд к горлышку.

– Ходу! Ходу! – понукал кучера Мурмылев.

Капитан поминутно привставал на козлах и размахивал револьвером.

– Вы ба того, ваше благородие, – не выдержал Семидверный, – поаккуратнее! Пальнете еще, не приведи господь…

На взмыленных лошадях примчались дозорные. Один зажимал рукой кровоточащий бок, другой баюкал простреленную руку.

– Стой! Нельзя туда!…

Раненые поведали, что застава перебита, а проход завалило камнями – взрывали, видать, порохом. На кордоне теперь засели турки, сколько их – не известно, а только на подступах простреливается каждая сажень и укрыться негде, "чисто бульвар".

Ревин велел остановиться. Встали и идущие позади башибузуки. Уже не отряд – целая орда в полторы сотни сабель перегородила долину от края до края. Ревин рассматривал противника в бинокль. Многие всадники вместо более привычных местному населению фесок носили черные бараньи шапки, за что получили прозвище "карапапахи". Азербайджанцы, осетины, чечены мусульманской веры изъявили желание принять подданство турецкого султана из-за военных репрессий на Кавказе. Их не держали. Но, даже покинув "оскверненную гяурами землю", они продолжали тревожить набегами приграничные районы, разоряли поселения молокан и духоборов. Наивно полагать, что причиной тому служила священная война. Просто занимались они тем, чем привыкли: резали, грабили, жгли. Другого не умели.

– Вот так попали мы! – протянул кто-то. – Меж молотом и наковальней…

Ревин медлил, приказов никаких не отдавал, и внешне его состояние походило бы на замешательсто, если бы он не излучал собой полнейшее спокойствие.

– Я так понимаю, ротмистр, у нас два пути, – тревожно проговорил Мурмылев, – либо вперед, либо назад… И я все же склоняюсь к тому, чтобы вперед, через кордон… Попытать счастья… Ну, не молчите же вы!…

– Глядите-ка, хлопцы! Парламентеры!…

От воющей, сыплющей проклятиями оравы отделились трое всадников и неторопливо порысили навстречу казакам. Передний размахивал белой тряпицей.

– Не стрелять! – предупредил Ревин.

Когда делегация приблизилась, удивленным взорам предстал не кто-нибудь, а генерал Алмазов собственной персоной, малость помятый, но держащийся с подчеркнутым достоинством, будто не в плену он, а на параде. Алмазов обдал Ревина ядовитым прищуром и гаркнул:

– Здорово, казачки!

Держа руки на карабинах, те нестройно ответили на приветствие, настороженно косясь на двоих рослых, хищно зыркающих по сторонам, бородачей за спиной генерала.

– Как служба?

Обстановка имела мало общего со строевым смотром, поэтому вопрос повис в воздухе. Но по-другому разговаривать с солдатами Алмазов не умел.

– Ничего себе служба, – за всех ответил Семидверный. – Идеть…

– Гм… Ну, вот что, ребятки… Сдавайте-ка оружие!… Не то поляжете здесь все до одного…

– Эвона, – протянул Дураков, – отвоевались…