Евгений Акуленко - Ротмистр

Ревин с Вортошем переглянулись.

– Эх! Да войском тут дела не исправить! – посетовал хозяин. – И вам здесь искать, кроме своей погибели, нечего! Уносите ноги поскорей, да скажите там, наверху, что необходимо поскорее людей отсюда вывозить, а железную дорогу пускать в обход.

– Ну, это мы поглядим еще, – зло процедил Вортош.

– Ты, мил друг, не харахорься! А послушайся лучше доброго совета. На тебя навья глаз положила, просто так теперь не отстанет, будь покоен… Вот еще, может сгодится вам, – хозяин поднялся кряхтя, порылся в шкафу и извлек пыльную зеленую папку, – у Сутоки в доме нашел я… Малевать он горазд был…

В папке оказались рисунки. Зловещие силуэты на фоне звездного неба, перенесенные в мельчайших деталях отпечатки в грязи, напоминающие по форме фасолину, несколько "портретов", похожих на наброски Вортоша.

– А зачем вы пустые хаты жжете? – спросил Ревин.

– А нечего стоять им! Да приют, да укрытие давать тварям!… Господа нашего молю об одном, – Евлампий Иванович перекрестился, – чтобы даровал он зиму лютую, да морозами побило бы адово отродье!…

Спать господа решили не ложиться. По настоянию хозяина, Ревин приладил на окна легкие ситцевые занавески, которые можно было отодвинуть одним пальцем. Вортош, хоть виду старался и не показывать, но тоже вздохнул облегченно, не мог он отделаться от мысли, что из непроглядной темноты следят за ним немигающие желтые глаза.

– Любезный Вортош, – попросил Ревин, – пообещайте мне одну вещь! Если вам что-то почудится, померещится, паче чаяния, если в голове возникнут какие-то голоса, дайте мне непременно знать, слышите!

– Хорошо! – Вортош кивнул.

– Я, в свою очередь, обязуюсь сделать то же самое. И давайте не станем списывать это на собственный страх или мнительность. Ибо здесь на лицо некое гипнотическое вмешательство. Я про такое читал.

Хозяин кампанию господам составлял недолго и вскоре отправился на боковую. Ревин с Вортошем гоняли чаи да слушали тикание ходиков.

Стрелки показывали три с четвертью, когда с улицы донесся истошный женский крик. Господа, не сговариваясь, лапнули рукояти револьверов, и бросились во двор.

Порошил мелкий снежок. Громадная лунища плыла низко, у самого горизонта, и от этого все предметы отбрасывали предлинные тени.

Кричала жена станционного смотрителя. Босая, в длинной ночной рубашке, со всклокоченными волосами, она казалась привидением в неверном ночном свете. Увидав людей, упала на колени.

– Отрубите мне руки! Отрубите мне!…

Вортош взял женщину за плечи, встряхнул:

– Что случилось, говори быстро!

– Я отдала… Я отдала его…

– Кого?

– Отдала… своего… ребеночка!… – женщина сотрясалась от рыданий -Поднялась, вынула из люльки и отдала… Вот этими вот… Не хочу!… Отрубите!… Ох!…

– Куда пошла та… тварь? Куда? Говори!

– Туда, – кивнула женщина безвольно.

– Вижу! – воскликнул Ревин. – Вижу!

На фоне лунной дорожки мелькнула какая-то фигура, скрылась за холмом.

Господа помчались вдогонку, не разбирая дороги, рискуя переломать ноги в рытвинах. Кровь стучала в виски, тяжелым колоколом отдавались удары сердца. Взобравшись на пригорок, увидели семенящую по луговине сгорбленную старушку, что-то прижимающую к груди.

– А ну, бабуся, стой! – закричал Вортош.

Деваться той в чистом поле было некуда. Но вместо того чтобы остановиться, старушка весьма резво припустила к амбару, оставляя в только что выпавшем снегу, четкую цепочку странных ассиметричных следов.

Старушка нырнула под высокое крыльцо и затаилась в темноте.

– Бабуся! – издали предостерег Вортош, стараясь совладать с дыханием. – Выходи по добру!

– Даю предупредительный! – Ревин скатал снежок и запустил под амбар.

В ответ из темноты вылетело что-то блеснувшее в лунном свете металлом, пронеслось в опасной близости от головы.

– Серп!… – Ревин пригнулся.

– Бабуся! Не доводи до греха! – Вортош решительно двинулся вперед. – Будем стрелять!…

Из-под крыльца, вылетело нечто с горящими холодным огнем глазищами, шипя, бросилось на Вортоша. Тот отпрянул и машинально вдавил курок.

Треснул выстрел. Существо упало, пару раз дернулось и затихло.

– Что же вы, – Ревин укоризненно покачал головой. – Живьем бы стоило…

Вортош перевернул тварь ногой. В небо уставились мертвые, подернутые мутной поволокой глаза, заметно фосфоресцирующие. Странно, но на существе, к роду людскому явно не принадлежащем, была человеческая одежда: юбка, зипун, пестрый платок.

Из темноты послышался непонятный звук, то ли писк, то ли всхлип. Ревин нырнул под амбар и вернулся со свертком в руках.

– Целый вроде…

Он осторожно отвернул пеленку и поспешно закутал малыша в свое пальто.

Горница напоминала прозекторскую. Не смотря на день, горел керосиновый фонарь и свечи, все, что нашли в доме. Труп существа расположили прямо на обеденном столе, освободили от одежды, подготовив к вскрытию. Хозяин, конечно, такой затее не обрадовался, но спрашивать у него никто особо не стал. Посему Евлампий Иванович, надев кожаный фартук, оказывал господам посильное содействие, распустил кожаный чехол с ножами и прочим медицинским инструментом, пребывал в готовности, тщательно скрывая мандраж.

Вортош закончил несколько в разных ракурсах снимков, отчего под потолком клубился едкий дым магниевой вспышки. Ревину досталась роль секретаря. Примостившись в углу, он протоколировал показания коллеги, не поспевая попадать пером в чернильницу.

– Строением организма особь напоминает женщину среднего сложения, – расхаживал по половицам Вортош. – Кожа белая, бледная. На темени редкие черные волосы. Больше волос на теле не имеется. Затылочные мозговые доли ярко выражены. Пальцев на руках четыре, три одинаковые длинные, один короткий, отчего кисть напоминает куриную лапу. Ногти прямые черные. Твердые. На ногах по две пятки, пальцев нет, – Вортош выцепил из чехла зевник и ловко раздвинул твари челюсти. – Рот большой, по окружности примерно четырех дюймов. Зубы острые, расположены в беспорядке по всей полости, включая щеки. Языка нет… Ну что, Евлампий Иванович, – Вортош кивнул хозяину, – поглядим, что у нашей дамы внутри?…

Евлампий Иванович, не поморщившись, подал скальпель. Но когда лезвие коснулось дряблого живота, все же скосил глаза в сторону.

Когда Вортош закончил, наконец, свои анатомические изыскания, стоял полдень. Вортош, вероятно, провозился бы и дольше, позабыв про еду и про сон, но уж не выдержал Ревин. Намекнул пространно, что навья, конечно, навьей, но пора бы уже и честь знать. Труп вынесли на мороз, положили в тень, чтобы пригревающее днем солнце не попортило вещественное доказательство.