Грег Иган - Научная фантастика. Возрождение

— Добро пожаловать на родину, — сказала она. — Ты — Человек Воды.

Она не ошиблась в склонении, что меня удивило.

— Ты ведь не с Петроса?

— Нет, конечно. — Она развела руками и окинула взглядом свое тело. Наши женщины всегда закрывают хотя бы одну грудь, не говоря уже о детородных органах. — Я с Галана, острова на Селедении. Изучала ваши культуры и немного язык.

— На Селедении тоже так не одеваются. Хотя я там, конечно, не был.

— Только на пляже. Тут очень тепло.

Пришлось согласиться. Еще до выхода мне говорили, что никто не помнит такой жаркой осени. Я снял рубашку, свернул и оставил у двери вместе с герметичной коробкой с продуктами, а потом тоже влез на камень, только на другую сторону — теневую, попрохладнее.

От нее чуть пахло лавандой, возможно из-за краски на коже. Мы соприкоснулись ладонями.

— Меня зовут Белая Гора. Ветерок-Луг-Ручей.

— А где остальные? — спросил я.

На Землю пригласили двадцать девять художников — по одному с каждого обитаемого мира. Люди, встречавшие меня в куполе, сказали, что я прибыл девятнадцатым по счету.

— В основном путешествуют. Переезжают из купола в купол в поисках вдохновения.

— Ты давно тут?

— Нет. — Она потянулась босой ногой и прочертила большим пальцем извилистую линию в пыли. — Вот это — самое главное. Не история, не культура-

Дома ее поза могла бы показаться жутко сексуальной. Но тут я был не дома.

— Ты, когда изучала мой мир, побывала на нем?

— Не-а. Денег не было. А несколько лет назад добралась. — Она улыбнулась мне. — Там красиво почти так же, как я себе представляла.

Потом она произнесла три слова по-петросиански. Их трудно перевести на английский — в нем ведь нет палиндромического наклонения [45] Палиндром — текст, одинаково читающийся от начала к концу и от конца к началу. . «Мечты питают искусство, искусство питает мечты».

— А когда ты посещал Селедению, я была еще слишком маленькой, чтобы учиться у тебя. Правда, я многое взяла из твоей скульптуры.

— Сколько же тебе лет?

— По земному счету, около семидесяти осознанных. В сжатом времени — чуть больше ста сорока пяти.

Арифметика никогда мне не давалась. Значит, так: от Петроса до Селедении двадцать два световых года, что дает нам около сорока пяти сжатых. Расстояние между Землей и ее планетой чуть меньше сорока световых лет. Получается запас на полет в двадцать пять световых лет от Петроса и обратно.

Она коснулась моего колена; я вздрогнул.

— Не перегревай мозги. Я сделала крюк — после твоего мира отправилась на Тета-Цент.

— Правда? Как раз когда я там был?

— Нет, мы разминулись меньше чем на год. Жалко было: я ведь именно из-за тебя туда полетела. — Она опять составила палиндром на моем языке: «Охотник становится дичью, дичь становится охотником». — Так вот и мы. Может, ты меня еще чему-нибудь научишь.

Ее тон меня не слишком волновал, но я ответил очевидной фразой:

— Скорее наоборот.

— Ой, вряд ли. — Она сдержанно улыбнулась. — Тебе нечему учиться.

Наверное, я просто не могу учиться. Или не хочу.

— Ты к воде спускалась?

— Один раз. — Она соскользнула с камня и принялась отряхиваться, хлопая ладонями по телу. — Там интересно. Все как будто ненастоящее.

Я взял коробку с едой и пошел следом за нею вниз по тропинке, которая вела к развалинам. Она попросила у меня немного попить — ее фляга так нагрелась, что можно было чай заваривать.

— У тебя первое тело? — спросил я.

— Да, мне пока еще не наскучило. — Я поймал ее восхищенный взгляд. — А у тебя, наверное, четвертое или пятое?

— Я их по дюжине в год меняю. — Она рассмеялась. — На самом деле — второе. Я слишком надолго задержался в первом.

— Ага, я читала про тот случай. Должно быть, кошмарно…

— Да ничего.

Я тогда делал «контролируемую» трещину в большом валуне, и заряды взорвались раньше времени — уронил детонатор. Ноги мне перетерло камнями. Там рядом никто не жил, и когда пришла помощь, я был уже семь минут как мертв, в первую очередь из-за боли.

— Конечно, на мою работу это сильно повлияло. Даже смотреть не могу на многие вещи, созданные в первые годы после того, как получил новое тело.

— Да, на них тяжело смотреть, — сказала она. — Но они хороши и по-своему красивы.

— Все на свете красиво. По-своему. — Мы остановились у руин первого дома. — А ведь тут не только следы времени, хоть и четыреста лет прошло. — Внимательно рассмотрев то, что осталось, я смог отчасти восстановить архитектуру строения — примитивного, зато, что называется, «на века», из укрепленного композитными штырями бетона. — Кто-то тут побывал со взрывчаткой. А я думал, на самой Земле боевых действий не велось.

— Говорят, что так. — Она подобрала небольшой обломок. — Наверное, кто-то взбесился, узнав, что все погибнут.

— Трудно себе представить.

В записях царил хаос. Очевидно, первые люди умерли через два-три дня после появления нанофагов, а спустя неделю на Земле не осталось ни одного живого человека.

— Хотя понять легко. Бывает, что хочется что-нибудь разрушить.

Я помню, как беспомощно корчился под валунами, как умирал из-за своей скульптуры и как зарождалась во мне злоба — гнев на камень, на судьбу, на что угодно, кроме собственной невнимательности и неуклюжести.

— Об этом есть стихотворение, — сказала она. — «Ярость, ярость — умирает свет».

— Неужели во время наночумы писали стихи?

— О нет. Это за тысячу лет до нее. Даже за тысячу двести. — Она вдруг опустилась на корточки и смахнула пыль с куска, на котором обнаружились две буквы. — Интересно, может, это было какое-то муниципальное здание. Или церковь, — Показала на обломки, рассыпанные по улице: — Похоже на украшение, что-то вроде фронтона над входом.

На цыпочках стала пробираться к арке, читая надписи. Так ее тело казалось еще привлекательнее (наверное, она об этом догадывалась), а мое откликнулось совершенно непозволительным для человека втрое старше ее образом. Глупо, хотя, конечно, этот самый орган не так уж и стар. Усилием воли я подавил реакцию прежде, чем она успела что-либо заметить.

— Язык незнакомый, — сказала она. — Не португальский; похоже на латынь. Христианская церковь, вероятно — католическая.

— У них в культовой практике использовалась вода, — припомнил я. — Может, поэтому церковь возвели рядом с морем?

— Нет, их повсюду строили. У моря, в горах, на орбите… До Петроса католики не добрались?

— Добрались, даже до сих пор живут. Я, правда, ни одного не встречал. У них собор в Новой Гавани.

— А у кого нет? — Она махнула рукой в сторону тропинки. — Пойдем. Пляж сразу за этим холмом.

Запах я почувствовал прежде, чем увидел воду. Пахло не морем, а чем-то сухим, даже удушливым. Наверху я застыл.