Фрэнк Герберт - Улей Хельстрома

Тихо бормоча проклятия, он встал на ноги, поднял свой механизм и оперся на руль. Теперь он лучше различал дорогу: отдельные светлые участки в темноте. Депо вдруг подумал, как приятно будет оседлать велосипед и помчаться назад, к автофургону и Тимьене. Но этот шелест-свист становился все громче, окружая его! Да пошло оно к черту! Схватив фонарик, Депо нажал на кнопку. Луч света скользнул по деревьям. И он увидел трех молодых женщин, одетых так же, как амазонки на Ферме, в плотно облегающие шорты и сандалии. Лица их скрывали темные блестящие маски, как у аквалангистов. И у каждой в руках продолговатый предмет с раздвоенным, как у бича, концом. Сначала он подумал об антеннах какой-то странной системы связи, но раздвоенные концы были угрожающе направлены на него.

Из дневника Нильса Хельстрома:

«Иногда я осознаю, что имя мое не так уж важно. Оно могло быть любым иным сочетанием звуков, а я все равно оставался бы самим собою. Имена неважны! Хорошая мысль. Именно это говорили Праматерь и мой первый учитель. Имя, которое я использую, — случайное. Я мог бы получить и совсем другое, если бы родился в семье чужаков из Внешнего мира со всем их индивидуализмом. Их сознание — не мое; их временная линия — не моя. Мы, дети Улья, когда-нибудь расстаемся с именами. В словах Праматери заключен глубокий смысл: наше совершенное общество не может позволить себе индивидуальные имена. Только метки, в лучшем случае, — но не имена. Они полезны только в преходящем смысле. Возможно, в иные времена у нас будут другие метки. Или номера. Почему-то номера кажутся более близкими по смыслу тому намерению, которое столь удачно выразила Праматерь».

Было 2:40 ночи, и вот уже почти десять минут Кловис наблюдала, как Эдди ходит взад-вперед по крохотной гостиной ее квартиры. Телефон разбудил их, и Эдди поднял трубку. Он открыто пришел к ней. Агентство смотрело на это сквозь пальцы. Определенные сексуальные шалости от своих людей ожидались и даже ценились, лишь бы не заходили слишком далеко. Ничего серьезного — просто здоровые, энергичные телесные наслаждения.

Повесив трубку, Эдди только и сказал:

— Это ДТ. Позвонить его просил Мерривейл. Они потеряли контакт с Карлосом и Тимьеной.

— О, Господи!

Она вскочила с постели и набросила халат на обнаженное тело. Эдди вышел в гостиную.

— Мне следовало ответить по телефону, — бросила она, надеясь вывести его из задумчивости.

— Почему? ДТ искал меня.

— Здесь?

— Да.

— А как он узнал, что ты тут?

— Он позвонил мне, но там никто не ответил.

— Эдди, мне это не нравится.

— Чепуха!

— Эдди, а что еще сказал ДТ?

Он остановился перед ней и посмотрел на ее ноги, которые она поджала, плюхнувшись в кресло.

— Он сказал, что нам придется в очередной раз сыграть брата и сестру. Ник Майерли станет нашим папочкой, и нам предстоит прекрасный отпуск в Орегоне!

Из дневника Нильса Хельстрома:

«Фэнси недовольна своей жизнью в Улье. Может быть, она привыкла к жизни снаружи. Такие вещи иногда случаются. Боюсь, как бы она не попыталась сбежать. В этом случае, как мне кажется, лучше просто уничтожить ее, чем отправлять в чан. Ее первенец, Салдо, оправдал все наши ожидания. Мне бы не хотелось, чтобы Улей потерял такой прекрасный воспроизводящий материал. Плохо, что у нее так ладно получается с насекомыми. Придется следить за ней повнимательнее до завершения нашего нового фильма. Что бы ни случилось, мы не можем посылать Фэнси во Внешний мир, пока не убедимся в ее абсолютной надежности. Возможно, следует возлагать на нее большую ответственность во внутренних делах при съемках фильма. Может быть, она разделит мое видение фильма, и это излечит ее от неуравновешенности. Фильм так нужен нам. Начало нового этапа! С ним и последующими фильмами мы подготовим мир к нашему ответу на проблему выживания человека. Я знаю, что Фэнси разделяет эту еретическую веру. Она верит, что насекомые переживут нас. Даже Праматерь этого боялась, но ее ответ в моей обработке следует развивать. Мы должны как можно больше походить на тех, кому собираемся подражать».

— Это вас шокирует? — спросил Хельстром.

У него были светлые волосы, среднее телосложение, на вид ему нельзя было дать более тридцати лет. Таким и было его описание, имеющееся в Агентстве. Чувство внутреннего достоинства, целеустремленность, лучащаяся из его голубых глаз, когда он цепко рассматривал то, что его заинтересовало. В нем ощущался заряд внутренней энергии.

Хельстром стоял в лаборатории напротив пленника, привязанного к пластиковому стулу. Эта лаборатория представляла собой смесь полированного металла, блестящих стен, стекла и инструментов, освещенных молочным светом, который исходил от плоскости потолка.

Депо уже пришел в сознание. Он не знал, сколько прошло времени, но голова до сих пор плыла в тумане. Хельстром стоял перед ним с двумя обнаженными женщинами по бокам, видимо, охранниками. Депо понимал, что слишком много внимания обращает на женщин-амазонок, но ничего не мог с собой поделать.

— Вижу, что шокирует, — заметил Хельстром.

— Ну, допустим, — признался Депо. — Я не привык видеть вокруг себя так много обнаженной женской плоти.

— Женской плоти, — повторил Хельстром и щелкнул языком.

— Их что, совершенно не трогает, как мы о них говорим? — поинтересовался Депо.

— Они не понимают нас, — ответил Хельстром. — А если бы даже и понимали, то не поняли бы это ваше отношение. Типичное для чужака, но мне оно всегда казалось странным.

Депо осторожно попытался проверить крепость веревок, которыми был привязан к стулу. Он очнулся с головной болью, и она не проходила. Над глазами пульсировала боль, и он не имел ни малейшего понятия, сколько прошло времени с тех нор, как его захватили. Депо вспомнил, как начал говорить с тремя молодыми женщинами, которых освещал его фонарик, затем умолк, когда осознал, что его окружило множество таких же фигур. Сумбурные мысли и неразборчивые воспоминания проносились в его сознании. Господи, как же трещит голова! Он вспомнил свои глупые и жалкие слова, вызванные страхом и потрясением:

— Я оставил здесь свой велосипед.

Боже праведный! Он стоял, придерживая велосипед, а эти непроницаемые маски для ныряния окружали его. Они покачивали раздвоенными палочками, нацеленными на него, что могло означать только угрозу. Депо не имел ни малейшего представления, что это за рогульки, но оружие — всегда оружие. Усики исходили из коротких рукояток, которые уверенно сжимали молодые женщины. Концы этих рогулек издавали низкое гудение, которое Депо мог слышать, когда задерживал дыхание, пытаясь оценить шансы прорваться сквозь круг. Пока он раздумывал, ночная птица устремилась к насекомым, привлеченным светом фонарика. И тут же фигура, смутно вырисовывавшаяся в темноте, подняла раздвоенную палочку. Раздалось тихое гудение, которое он слышал, когда пересекал поле. Птица сложила крылья в воздухе и рухнула на землю. Женщина наклонилась и небрежно запихнула птицу в наплечную сумку. И тут он заметил, что у многих женщин имеются такие сумки, и все они чем-то наполнены.