Нина Карноухова - Жестокое сердце

14. СУД

Было дано начало процессу против Джеффри. Две недели прошло после последних событий. Джон и Кассандра были в эти дни, словно два петуха, и ни один из них, видя в противнике достойного соперника, не собирался сдаваться. Они смотрели друг на друга дружескими взглядами, словно Гитлер и Сталин перед войной.

Кассандра чувствовала, что ее силы куда-то уходят, и пришла к Аннет за советом. Она долго молча сидела рядом с ней, но все же решила заговорить. Она знала, что была повержена Джоном и старалась собрать в себе последние силы, чтобы победить его.

- Ты, Касси, какая-то забитая стала. Ну не убийство же какое расследуешь, не ограбление века, да и преступник-то мелкий, что ты так убиваешься. В деле все ясно, адвокат здесь для мебели.

- Нет, Энни, не смогу, чем меньше дело, тем оно сложнее, чем неизвестней и таинственней мне адвокат, тем у него защита сильнее.

- Ты что, этого адвоката в первый раз видишь? Странно... Я думала ты всю Америку знаешь.

- Я знаю многих обыкновенных... Но этот... Он знает нечто, что я не знаю, он какой-то странный, может, он из-за меня за дело взялся. Может, он знает меня.

- Из Мичигана, что ли?

- Не знаю, дорогая, я его, кажется, где-то видела, но уж точно не в Честерфилде. Это, Энни, гений, уникум, у него дар убеждать людей.

- И у тебя дар.

- Да, но мой дар с даром Джона не сравнить. Я не такая, как он. Я не естественная, а серьезный докладчик, а он положит руки в карманы брюк, ухмыльнется, посмотрев мне в глаза, и скажет такое, что я чувствую, что мой язык отрезали. Он говорит истины, такие как Земля - шар, и спорить бесполезно.

Аннет недолго, но пристально смотрела на Кассандру и сказала наконец:

- Касси, а ты не влюбилась в него?

- Нет, Энни, я никогда не влюблюсь.

- Ты человек или нет? Человек! Значит тебе это не чуждо!

- Но в этого Джона с его самодовольной мордой? Откуда он взялся, во-первых? Я в Интернете про него не найду ничего. Будто бы он из психбольницы смотался. Энни, я не могла влюбиться в такого...

- Скажи, Касси, у тебя разум или чувство па первом месте? Похоже, разум, но только потому, что ты боишься снять свою канцелярскую маску, крикнула ей в лицо Аннет.

Кассандра молчала.

- Ты бы делом помогла, Аннет, а у тебя все чувства, совсем будто весь мир - чувство. А это не так, моя девочка. Власть есть над чувством.

- Не смей так о святом. Ты просто не можешь в чувствах разобраться. Ты влюбилась и всем кости перемываешь своим Джоном. Ты словно неопытная девочка боишься сказать мальчику три слова. Ты боишься, что растаешь на процессе так перед своим Джоном, как его там, Смитом или Брауном. Но ты, я знаю, не из таких нюнь, ты сможешь себя взять в руки и как всегда вытерпеть. А после все расскажи своему Джону. Я не думаю, что и ему легко.

А в это время Джон, сидя у себя в номере, держал в руках уже довольно измятую фотографию из Белого Дома, где были он и сынишка. И история фотографии в какой уже раз за последние две недели всплывала в его голове:

"Джон Фицджеральд Кеннеди Младший! Постой!" - крикнул весело Джон и побежал вниз по лестнице за сыном.

"Ну папа, почему ты меня как большого называешь? - звонким голосом спросил его маленький Джон плюхнувшийся на диван в гостиной, - Почему все остальные просто Джони, Билли, Динни, Лиззи, а я Джон Фицджеральд Младший. Вот сам и выговаривай. Тебя мистер Линдон Джонсон, просто Джони, а я..."

"Ты должен гордиться, что ты сын президента, а все твои Бобби да Лиззи никогда не будут жить в Белом Доме".

"Ну папа, хоть ты называй меня Джони, я ведь маленький", - и маленький Джон надулся.

Джон обнял своего насупившегося сынишку, они посмотрели друг на друга и улыбнулись. В этот момент их и сфотографировала Жаклин.

- Джон Фицджеральд Кеннеди Младший.... Где ты сейчас, жив ли, а если жив, то где живешь. Тебе сейчас за сорок, ты мне ровесник. Странно... Отец и сын... Ох уж этот непредсказуемый двадцатый век, - сказал Джон сам себе под нос.

Джон не мог найти свой пятый угол в маленькой каморке, называемой гостиничным номером... Но эти поиски прошли небезуспешно выводом, что этот угол равен 180 градусам, и что больше не нужно убиваться что-либо искать. Дело Джеффри Норриса лежало на столе рядом со старой фотографией, с документом, откуда-то вывалившемся с надписью "Карибское соглашение, октябрь 1962 года", и книгой "Преступление и наказание". Джон был больше чем когда либо не в духе, он сидел на диване, дергал руками и ничего земное его теперь не интересовало.

Этот Джон, казавшийся Кассандре эталоном спокойствия и жесткости теперь нервно сидел на диване. Мысли Джона, как всегда были об одном и том же: о Жаклин и детях, об потерянной карьере и будущем в Чикаго. Но сегодня они все стали какими-то острыми и раздирали душу Джона на мелкие кусочки, стараясь уйти из головы его навеки.

Джону не впервые за две последние недели представилось, как жена входит в пустой Белый Дом 23 ноября 1963 года. Она, ее дети и Линдон, его заместитель, и больше никого нет. Дом пуст и каждый шаг слышится глухо по всему дому. Одиночество и смерть теперь живут для Жаклин в этом доме. А его, Джона, там больше нет, он почему-то тут, в 2000 году, и поделать с этим ничего не может.

Но тут совершенно другие мысли переполнили его голову: "Восходит солнце из-за горизонта, а звезды по одной исчезают с утреннего неба. Солнце радуется своему отражению в океане и его лучи падают на все вокруг, даря всему жизнь. Медленно-медленно распускаются цветы. Пчелки и другие насекомые летят и садятся на них. Где-то раздается голос птички, а в небе, высоковысоко, летит орел. Это был тот же день, когда Жаклин вошла в пустой мертвый дом. Ей было горестно, а всем этим пичужкам, цветкам, облакам и даже солнцу все равно, кто живет, а кто умер. Им все равно, что не стало на земле президента Америки! Они такие же, как и всегда. Непосредственные, живые. Почему люди не научатся у природы этому? Я ничего не значу для них, я для них просто человек. Вот она, правда жизни! Человек остается человеком!"

И теперь все мысли о Жаклин сменились в нем мыслями о природе, все его прошлое казалось таким низким и бессмысленным на фоне этих распускающихся цветов, поющих птиц и восходящего солнца нового дня. Джон никогда не думал, что он посмотрит на свою жизнь как бы изнутри и будет в одно и то же время сидеть в гостиничном номере и зарыт на каком-то кладбище.

"Жаклин, моя дорогая Жаклин, прости меня, пожалуйста, прости все мои чувства, все мои мысли, пойми, я уже не тот великий Кеннеди, гордый и самолюбивый, я стал другим и не нахожу во всей этой кутерьме самого себя. Я смог полюбить другую женщину через две недели после разлуки с тобой. Ты уж прости меня..."

Джон уже не соображал, что происходило вокруг него и все ему казалось мистикой. И тут он увидел в углу номера Жаклин. Она была такой же молодой, как и 37 лет назад, ее черные волосы развевались словно по ветру, и глаза ее, как и всегда сверкали черным огненным блеском, только лицо было мертвенно-белым.