Михаил Ахманов - Зов из бездны

Я Ун-Амун, привратник храмовых врат в святилище великого Амона-Ра, что в городе Фивы. Я встречаю людей, приходящих помолиться божеству и поднести ему дары; встретив же их, веду от пилонов входа к бассейну, а затем – через мощенный камнем двор в первую залу храма, где высится Амон, владыка престола Обеих Земель. Остальное – дело жрецов; они берут у людей приношения и творят вместе с ними молитвы, упрашивая бога даровать им то, чего не хватает для счастья: недужным – здоровье, бесплодным – детей, жадным – сокровищ, честолюбцам – славу, и всем и каждому – благоволение фараона, да живет он вечно!

Иноземец скажет: ха, привратник! Всего лишь сторож при храме! Но иноземцы глупы и не ведают наших обычаев. Начну с того, что привратником был мой отец, а до него – деды и прадеды. Это наследственная должность, и хотя я не жрец, но тоже служу Амону, имея толику почета и кое‑что от приношений. Важное занятие – привратник! Надо разбираться в людях и знать, кого и как вести в святилище: вельмож – с поклонами и преклонением колен, тех, кто званием помельче – с одним поклоном, а немху можно лишь рукой махнуть, притом повелительно: идите за мной, жабий помет, и глаз не поднимайте. Если же вдруг явится очень большой господин, близкий к Великому Дому, следует пасть ему в ноги и лобызать сандалии, что тоже требует немалого искусства, иначе наглотаешься песка и пыли. Я все это умею, ибо служу при храме уже двадцать лет. Недаром сказано: у кого предки лепили горшки, тому привычен запах глины.

Еще я должен следить, чтобы входили в храм в чистых одеждах, омыв в бассейне ноги; чтобы двигались неторопливо, с почтением к богу и его жрецам; чтобы не болтали, но хранили молчание; чтобы не было знаков суетности на лицах, чтобы кланялись к месту и вовремя, а где положено, падали ниц. Еще я обязан знать службу, для чего обучен письму и чтению папирусов – ведь не во всякий день и час можно посещать святилище, ибо бывают времена великих таинств, когда лишь фараон, вечный Гор и сын Амона, может явиться к своему небесному отцу. Великий Дом, владыку нашего [29], я лицезрел не раз, и не только лицезрел, но и вел к храму, шагая перед ним в белоснежных одеждах, с опущенной головой и поднятыми к небесам руками. Можно ли счесть меня обычным сторожем? Меня, на которого падала тень фараона? Меня, который отирал губами пыль с его сандалий?.. Кто посмеет такое сказать! Только иноземец и безбожник, что молится всяким идолам! А идолы те – прах под стопою Амона!

Так, в верном служении, текли мои дни, и мудрый Херихор, верховный жрец, царский сын Куша [30]и правитель столичного города Фивы, был мною доволен. Ныне его благоволение даже важнее, чем милость Великого Дома, ибо владыка Та-Кем сидит высоко и далеко, а Херихор близко, и может в любой миг явиться к храмовым вратам и обратить свой взор на некоего Ун-Амуна. К тому же всем известно, что верховный жрец главенствует над Фивами, рассылает приказы князьям, правителям земель, и без его слова фараон даже утиной ножки не съест и не выпьет чашу вина. Об этом знают все, но молчат или шепчутся так тихо, что не услышит севший на темя комар.

А я, пребывая всякий день у врат Амона, знаю еще больше.

Зачем человеку глаза? Чтобы видеть. Зачем ему ум? Чтоб размышлять. Зачем ему губы? Чтоб сжать их покрепче и не выпустить ни слова о том, что думаешь. Ибо болтливый быстро лишится головы и предстанет перед судом Осириса.

Но я не болтлив. Я видел, что владыка наш стар, болен и не отличается телесной крепостью. Словом, не великий Рамсес, который был высоким, могучим, на диво плодородным и прожил столько лет, что на две жизни хватит [31]. Нынешний Гор, наш повелитель, клонится к закату лицо его желтое, кожа обвисла, и ноги он волочит, как подбитый стрелой журавль. И наследника у него нет, ни сына, ни даже дочери… А его священство Херихор – муж в расцвете сил, рослый и статный, с голосом, яки рык льва! Уйдет фараон в Поля Иалу, кто будет новым владыкой?.. Возможно, Несубанебджед, повелевающий Танисом и всеми Нижними Землями… Возможно, мудрый Херихор, возлюбленный Амоном – ибо кого же любит бог, как не своего верховного жреца?.. Херихор уже властвует над Фивами, и ему покорны маджаи, армия и Дом Войны, не говоря уж о жрецах.

И я, Ун-Амун, его доверенный слуга, тоже ему покорен. В храме возносят молитвы, во дворе святилища безмолвствуют, но у врат его слышны иногда разговоры – такие, что стоит мне запомнить. Особенно если беседуют знатные люди, семеры, военачальники, или болтают их жены, которым сказано нечто на ложе любви. Я слушаю, запоминаю, и если найдется в куче соломы финик, несу его господину. А господин мой Херихор ценит такие вести, ибо желает знать об умонастроениях в столице, особенно среди вельмож. Я шепчу ему в ухо, а он награждает за мои труды.

В один из дней правления владыки нашего – да живет он вечно! – призвал меня мудрый Херихор, повелев идти за ним к речному берегу. Случилось это в месяц эпифи, второй летний месяц, когда жара стоит такая, что не летают птицы, а крокодилы прячутся в глубине вод. Но господин мой Херихор будто не замечал зноя и шел так стремительно, что слуги с зонтом, опахалами и табуретом за ним не поспевали. На плечах его была пестрая шкура леопарда, знак высшего жреческого сана, одеяние сияло белизной, и казалось, что пыль не прилипает к его сандалиям.

Мы достигли берега у пристани, особого места, где нет других лодок, а только причалена священная ладья Амона. Тут Херихор подобрал свои одежды, сел на табурет в тени пальм и велел слугам нас оставить. А когда они это исполнили, произнес:

– Барка Амона-Ра совсем обветшала. Рассохся ее корпус, прогнила палуба, весла не раз ломались, а скамьи гребцов трещат и скрипят. Это недостойно божества.

Я промолчал, ибо слова Херихора не требовали ответа. Ладья и правда стала ветхой, а ведь на ней в праздник Долины возят статую бога, и статуя эта тяжела. Если треснут доски и пойдет изваяние на дно, беды не оберешься! Разгневается Амон, и дни наши, которые и так смутны и темны, станут совсем черными.

– Надо сделать новую барку, – сказал Херихор, хмуро глядя на священную ладью. – Клянусь Маат, эта и трех лет не выдержит! Полагаю…

Он снова замолк, и я, стоя перед ним, тоже хранил молчание. Ибо когда высший говорит, низший должен слушать и не давать непрошеных советов.

– Полагаю, – продолжил Херихор, – что в этом деле будут трудности. Прежде было так – дунет фараон в Фивах, поднимется буря за четвертым порогом, а в Хару и Джахи дрогнут стены крепостей. Но времена теперь не те. Оскудел Та-Кем, и знают об этом на юге и на севере. Не везут с юга золото, а с севера кедры.

В знак того, что разделяю мысли господина, я склонил голову. Херихор же велел мне приблизиться и сесть у его ног. А когда я сделал это, произнес: