Михаил Ахманов - Зов из бездны

Наконец‑то! Может быть, Амон сжалился и вернул мне свою милость?

Вняв благоразумию, мы удалились от корабля Гискона. Мореходы были обозлены на нас и вполне могли дождаться, когда мы уснем, и прирезать спящими. Так что я счел за благо уйти от причалов и кораблей, а также от дороги, идущей к городу. Городские ворота уже закрыли, и нам предстояло ночевать на берегу, под светом луны и звезд.

Мы двинулись вдоль бухты и вскоре набрели на пальмовую рощицу. Здесь я велел Брюху разбить шатер, а когда это было сделано, внес под полотняную крышу дом бога, ларец с серебром и другое наше имущество. У нас еще оставалось немного еды и вина, и мы ели и пили на морском берегу, слушая рокот волн и далекую перекличку стражей. Мы праздновали нашу удачу, ибо похищенное Харухом я почти возместил и мог предложить Закар-Баалу хоть что‑то в обмен на кедровые бревна.

Несомненно, удача пришла к нам божьим промыслом. И потому я раскрыл кедровый ящичек, пал ниц и помолился перед статуей бога. Брюхо кланялся и повторял мои слова, а Феспий, по обычаю своего племени, окропил землю вином. После этого я расстелил плащ, который мне даровали в Танисе, лег на него и крепко уснул. И спал я до утренней зари, и видел счастливые сны, и чудился мне шелест кедров, благоуханных деревьев аш, которые вот-вот будут срублены, очищены от веток и погружены на корабли.

Феспий разбудил меня с первым светом, когда Брюхо еще храпел у входа в шатер. На моем спутнике была легкая туника, доспех и оружие плотно увязаны ремнями, на поясе висел кинжал. Похоже, Феспий собрался в дорогу. Эта мысль удивила меня – больше того, повергла в ужас. Что мне делать, если явятся люди Гискона? Я был беззащитен перед ними, как беззащитная утка перед стрелой охотника.

– Я ухожу, Ун-Амун, – сказал Феспий, – ухожу в страну Хару и пробуду там долго. Может быть, все месяцы осени и зимы.

– Но почему? – выдавил я с трудом. – Разве ты обижен мною? Обделен ли ты пищей? Лишен ли знаков уважения?

– Ничем я не обижен и ничего не лишен, – отозвался Феспий. – Видят боги, ты хороший человек, и мы с тобой отлично повеселились в Доре и на судне этого Гискона. Однако есть у меня поручение от князя Таниса, а что повелел господин, то надо выполнять. И потому лежит мне дорога в Хару.

– Но разве не велел тебе Несубанебджед быть со мною рядом и помогать во всех делах? – спросил я.

Феспий усмехнулся:

– У господина нашего Несубанебджеда одно на языке, другое на деле, а третье на уме. Из тех он людей, что способны разом поймать двух зайцев! Поэтому не удивляйся, Ун-Амун. Того, что он замыслил, ты не знаешь, да и я не во все посвящен.

Мы покинули шатер, переступив через спящего раба. Феспий вытянул руку к городу.

– Вот он, Библ! Ты здесь, и у тебя есть серебро. Не медли, иди к Закар-Баалу, дай ему что положено и получи свои бревна. Нужно срубить лес, вывезти на берег и погрузить на корабли, а это не просто… Может быть, я успею вернуться и помочь тебе.

С этими словами он сделал прощальный жест и зашагал к дороге. Фигура его становилась все меньше и меньше, потом исчезла за цепью холмов, тянувшихся за городом. Холмы переходили в горные отроги, а дальше вставали горы, высокие, зеленые, покрытые кедровыми лесами. До них было два сехена – ничтожное расстояние сравнительно с пройденным мной путем.

Над горами клубились тучи, ползли к морю, закрывая солнце, и это было удивительное зрелище. Лишь дважды в жизни я видел такое в Фивах и понял теперь, что наша земля благословенна – небо над ней всегда ясное, и око Амона-Ра смотрит с высоты на нас, его детей, от утренней зари до вечерней. Конечно, нелегко жить под взглядом бога, но, помня об этом, мы меньше грешим и больше заботимся о благочестии. А в этих северных землях бог может скрыться за тучами, и нет тут Реки, нет плодородных полей, обильных стад, просторных городов и великих храмов. Зато есть кедр, и потому я здесь.

Вернувшись в шатер, я вознес молитву перед статуей Амона. Хоть Феспий покинул меня, но чувства одиночества и беззащитности растворились в общении с богом, страх исчез, и сердце мое наполнила уверенность. Я растолкал своего кушита, велел достать последние наши лепешки и сосуд, в котором плескалось немного вина. Мы поели, затем собрали сухие палки и обломки, выброшенные морем; теперь, если найдется вода, можно разложить костер и сварить чечевицу. Но это – дело раба, а сам я решил не медлить, как советовал Феспий, и отправиться к князю Закар-Баалу. Конечно, вместе с Амоном Дорожным и полным серебра ларцом.

Я уже собирался сунуть этот ларец в корзину, как Брюхо окликнул меня дрожащим голосом:

– Хозяин! Идут к нам, хозяин! С копьями и дубинками!

И правда, по берегу бухты, полной кораблей и лодок, шли к нам пятеро, и копья покачивались над их головами. Воины, решил я, и, скорее всего, городская стража – одеты пестро, щитов нет, а только копья и дубинки. Они приблизились, и я увидел, что воинов четверо, а пятый, в более богатом облачении, выглядит старше – в волосах седина, в руке посох, борода колечками, пояс с серебряной пряжкой, а на поясе – плеть. И подумалось мне, что, вероятно, узнал князь о посланце из Фив и отправил вестника, дабы проводить меня в город с почетом. При этой мысли взыграло мое сердце, я приосанился и сделал важное лицо.

Как я ошибался!

Воины окружили нас, выставив копья, а вестник сказал на языке Та-Кем:

– Вот разбойник египтянин, и вот разбойник черный. А третий где? Говори, злодей, не то узнаешь вкус моей плетки!

– Где ты видишь разбойника? Кто тут злодей? – молвил я в недоумении. – Почему ты грозишь мне плетью?

– Ты сын гадюки, вот почему! – Вестник потянул из‑за пояса плеть. – Ты и два других ублюдка ограбили честных мореходов, слуг тирянина Баал-Хаммона! И об этом кормчий Гискон принес утром жалобу нашему владыке. Велено взять вас, допросить и отправить в яму. Попляшете там со скорпионами!

Зашумело в моей голове, бросилась кровь к щекам, но я испросил мужества у бога и произнес:

– Сказал Гискон владыке вашему половину правды и половину лжи! Ибо не разбойник я, не злодей, а привратник храма великого Амона в Фивах, и послан в Библ верховным жрецом Херихором, послан князем Несубанебджедом, что правит в Танисе! Послан за кедровыми бревнами для ладьи Амона-Ра, но в дороге похитили то серебро и золото, что имел я при себе, и сделал это житель Джахи. Потому взял я ларец с серебром на корабле Гискона, и это – справедливое возмещение.

Вестник сложил руки на посохе и уставился на меня в изумлении. Потом сказал:

– Дивные речи ты ведешь! А чем докажешь их?

– Бог докажет, – промолвил я и отдернул полу шатра.

Узрел вестник статую Амона, и стало ясно ему, что это великая святыня, каких не бывает у злодеев и разбойников. Подкосились ноги его, пал он на землю лицом вниз и посыпал голову прахом. Много, много лет прошло с тех пор, как ходили в Джахи фараоны, великий Тутмос, и великий Рамсес, и другие великие, ходили, как львы среди овец, так что помнят здесь тяжесть львиной лапы и остроту ее когтей. Дань уже не платят, но не забыли наш язык, и наш обычай, и грозного Амона-Ра, царя богов. Есть и такие, что поклоняются Амону и преданы ему всем сердцем. Возможно, вестник был из них.