Михаил Ахманов - Зов из бездны

Вняв этому предупреждению, я смотрел издалека. Вернулась первая сотня лесорубов, потных, разгоряченных, перемазанных в смоле. Люди точили топоры, садились к котлам, черпали похлебку, ели с жадностью. К ошкуренным бревнам погнали быков, пара в каждой упряжке. Стволы длиною в тридцать локтей полагалось перетащить на площадку, размеченную Мессуламом у дороги. Быки волочили их на канатах под щелканье бичей и крики погонщиков, оставляя в земле глубокие борозды. Над ними вились стайки птиц, что‑то высматривали, клевали, перекликались, шелестели крыльями.

Вторая сотня пришла к котлам, первая вернулась в лес. У дороги уже лежали на подпорках двадцать три ствола. Облака разошлись, и я счел это добрым знаком: кажется, Амон хотел взглянуть, как рубят лес для его священной барки.

До самой темноты я слышал стук топоров, шум падающих деревьев и щелканье бичей. Вечером на площадке скопилась сотня бревен, а через три дня – четыре сотни, столько, сколько повелел срубить Закар-Баал. Мастера Та-Кем искусны в обработке дерева, но рубить лес с той ловкостью, как жители Джахи, они не сумели бы. Магон был прав: эта работа не только тяжелая, но и опасная. К счастью, на этот раз никто не погиб, и ни один работник – хвала Амону! – не получил ран и даже царапин. Я заметил, что лесорубы стали провожать меня поклонами и почтительными взглядами; они шептались, что бог Египта сохранил их в этот раз от гибели.

Утром пятого дня, когда стволы были разложены для просушки, мы покинули долину с деревьями аш и к ночи добрались до города. Люди шли усталые, но довольные – смерть миновала их, и вернулись они в том же числе, в каком уходили в горы. Редкий случай, сказал мне Мессулам.

Теперь мне оставалось только ждать. Ждать, вспоминать о родной земле и надеяться, что я ее увижу, когда позволит бог.

Случилось нечто, скрасившее ожидание. В один из вечеров, когда в доме уже погасли огни, расслышал я мягкий топот копыт на дороге. Сердце в моей груди внезапно дрогнуло, и направился я в сад, словно кто‑то окликнул меня, но не голосом, а иначе – так, как зовут человека боги или женщина, о которой он мечтает. Я стоял со светильником в руке, всматривался в темноту и ловил тихие звуки: позвякивание колокольчиков, подвешенных к сбруе, шелест одежд, дыхание, шорох шагов. Смутная тень скользнула под деревьями, приблизилась ко мне, и я, еще не увидев лица и не коснувшись рук, узнал запах Тентнут. Она была в покрывале, наброшенном на голову и спадавшем до колен, и она улыбалась – я видел, как блестят ее глаза и зубы. Потом раздался ее голос:

– Не слишком поздно для гостей, Ун-Амун?

– Такие гости, как ты, всегда желанны, – ответил я. – Амон привел ли тебя сюда или другие добрые боги?

– Не будем об Амоне, – шепнула она, протянув ко мне руки. – Эта ночь не бога, а богинь, ночь Хатор и матери Исиды. Слышишь ли ты их зов?

– Слышу. – Ее пальцы трепетали в моей ладони. – Слышу с тех пор, как впервые увидел тебя, Тентнут.

Не разнимая рук, мы вошли в мою комнату, и она сбросила покрывало. В свете масляной лампы ее кожа казалось золотой. Ее глаза сияли, как драгоценные камни из сказочной страны Та-Нутер.

– Где твой добрый хозяин Эшмуназар? – спросила Тентнут.

– Делит ложе с той из служанок, чья очередь пришла сегодня, – сказал я. – Они уже наигрались и спят. Эшмуназар выпил вечером много вина.

– А где твой раб-кушит?

– Он ночует при кухне, чтобы не опоздать к утренней трапезе. Кормят здесь обильно, и боюсь, что скоро он не пролезет в дверь.

Тентнут рассмеялась, и больше мы не разговаривали. Хатор славят без слов, и без слов служат матери Исиде.

Как была она прекрасна и как непохожа на Эмашторет! Ее движения отличали изящество и скромность, она знала, как сесть на колени мужчины, как обнять, как прижаться, как получить наслаждение самой, и как им одарить. Ее кожа скользила под моими ладонями, плавно колыхались бедра и стан, грудь с отвердевшими сосками стремилась к моим губам, поцелуи были слаще меда. Мы молчали, и комната полнилась лишь нашим шумным дыханием, потом Тентнут откинула головку и негромко вскрикнула. Тело ее напряглось, колени сжали мои ребра, рот приоткрылся, и я услышал: «Хатор!.. О Хатор, владычица!..» В этот миг страсть моя излилась, но я не почувствовал усталости и опустошения. Мы ласкали друг друга без слов, ее пальцы нежно касались моих плеч и спины, ее губы дарили сладость моим губам, наше дыхание смешалось, наши тела ждали нового прилива сил. Он наступил, и все повторилось. И казалось мне, что не женщину я обнимаю, а бессмертную богиню.

Потом мы лежали рядом, и рука Тентнут покоилась на моей груди, а бедро – на животе. Она спросила:

– Там, в Фивах, у тебя есть жена?

– Да. Ее зовут Аснат, и она подарила мне сына. Шедау уже в поре возмужалости.

– А другие женщины?

– Туа, наложница, которую я взял шесть лет назад. От нее – две дочери, совсем маленькие. – Помолчав, я добавил: – Иногда я встречаюсь еще с одной девушкой. Но она мне не принадлежит, она танцовщица из храма.

Тентнут вздохнула.

– Твоя жизнь полна, Ун-Амун… Как бы я хотела жить в Фивах, в твоей семье, с твоими женщинами! Принести тебе сына или дочь… Но это невозможно.

– Почему, Тентнут?

– У меня не будет детей. Никогда… Я как бесплодный стручок на древе жизни.

Я понял, о чем она говорит – Нефрура тоже не могла понести. Лекари умеют делать такое с девушками, и многие соглашаются – те, кто выбрал долю танцовщиц, певиц и арфисток. Вероятно, им кажется, что они всегда будут молоды, красивы и независимы от мужчин. Но проходит время, вянет цвет юности, и некому согреть их старость…

Я не знал, что сказать, каким образом утешить Тентнут. Должно быть, она почувствовала это и приложила палец к моим губам. Молчи, не говори… В ночь радости не нужно утешений…

– Ты прислал дары мне и Хенумпет, – раздался ее тихий шепот. – Я благодарна… ткани Та-Кем здесь дороги… Чем я могу отплатить тебе?

– Ты уже рассчиталась. И щедро!

– Нет, еще нет! Скажи, чего ты хочешь?

– Услышать твой голос. Услышать, как ты поешь. Можно?

– Да. Но это будет не для тех, кто спит в этом жилище, а для тебя и для богини.

Она запела негромко, но я различал каждое слово:

Заря еще не занялась, когда Тентнут меня покинула, и мягкий стук копыт ее ослицы растаял вдали. Утомленный ее ласками, я спал долго, а когда поднялся и вышел во двор, меня встретили испытующие взгляды Эшмуназара.