Юрий Касянич - Сауна

- Хороша! - оглядев Жозефину, смачно прогудел Свиркин.

- Пока ты дерьмом мазалась, кто-то все двери закрыл, - раздраженно сказал Буров.

- Ах, я еще и виновата? Граждане, я его убью!

- Жозе, не сейчас, - Колька увернулся от пощечины.

Марина стояла безмолвно, мучительно пытаясь совместить мистические пропажи вещей, звук воды, текущей из крана, и странное происшествие с дверьми. В ней отчетливо нарастало убеждение, что события развиваются согласно неведомому фатальному плану.

- Что же мы стоим? - взглянув на Молчанова, сказала она. - Надо что-то предпринимать.

- Я сразу предложил ломать, - сказал покрывшийся гусиной кожей член Союза композиторов Лев Свиркин. Он нервно дергал густую черную бакенбарду и жаждал физических действий.

- Посмотрите! - дико вскрикнула Вера Богдановна.

Возглас, словно граната, разорвался в тишине, которая тут же сомкнулась, как омут, поглотивший самоубийцу с камнем на шее.

Все бросились к длинному пятистворчатому окну. Они стояли шеренгой, но не по росту, и с тихим ужасом, как на свежую могилу не очень близкого родственника, смотрели внутрь бани.

В помещении горел полный свет. По стенам мелькали длинные тени, но было неясно, отчего они возникали. За столом сидел полуголый субъект, очевидно, очень замерзший, потому что его кожа отливала синевой. Он сидел, повернувшись к окну, и сосредоточенно совершал руками какие-то манипуляции. Лысая яйцевидная голова голубого цвета неестественно сверкала в свете ламп.

- Привидение, - констатировал Молчанов и как-то по-детски застонал, кажется, мы влипли...

- Банька-то с секретом! - неизвестно чему радуясь, произнесла Жозефина. Скорее всего, это была истерическая радость.

- Ну, Айвар, ну подлец, наверняка знал, - слабо возмутился Дан. Поэтому и не остался. Такую свинью подложить. Ну, ничего, даст бог, увидимся - нос к подбородку приделаю.

- Хорошо бы свинью, а тут - какой-то... - посмотрев на Веру Богдановну, Буров осекся.

Они произносили свои проходные реплики, совершенно не зная, как реагировать. Если бы это случилось на экране с кем-то другим, можно было поиронизировать над режиссерскими промахами и операторской неуклюжестью, как было принято во всех порядочных кинематографических кулуарах, но все, что имело место быть, происходило с ними в реальном времени.

- Коля, мне страшно, - взвизгнула Жозефина и прижалась к любовнику. Ее испуганное лицо стало покрываться бордовыми прыщами. Молодильная тина действительно обладала избирательностью, потому что лицо Веры Богдановны совершенно не изменилось от рискованной косметической обработки.

Слова Жозефины определили общее состояние. Несмотря на несерьезное отношение к появлению синего субъекта, страх, липкий, как паутина, незримо оплетал всех, кто стоял на террасе.

Тем временем в двух углах появилось слабое мерцание, напоминавшее фосфоресцирующих комаров-толкунцов или бенгальские огни. Свечение усиливалось, пока не стало похоже на смерчь: он расширялся, жирел на глазах, пульсировал, словно угрожал лопнуть. Внутри него явно что-то находилось, как бабочка в коконе.

Раздался слабый звон.

- Вылупился, - сказал Молчанов.

- Кто? - упавшим голосом спросила Вера Богдановна.

Сергей не ответил и схватился за сердце.

- Что с вами, Сергей? - она оглянулась на коллег. - Отсюда можно вызвать "Скорую"?

- Конечно, - подтвердил Дан. - Почтовым голубем.

В углу банкетного зала стоял человек в костюме наездника.

Молчанов позеленел, потом вдруг глубоко вздохнул и потряс головой, словно приходя в себя после обморока.

- Внезапно все покачнулось, потемнело в глазах... Ну, ничего, отпустило. Фу ты, черт! Жокей...

- Жокей... - повторила гримерша и стала заваливаться набок.

- А вот и балерина сконденсировалась, - придерживая Веру Богдановну, прокомментировал Молчанов.

Все с ужасом смотрели на завораживающее зрелище. Среди бенгальских огней в безумном вихре фуэте кружилась кружевная балерина. Ее силуэт напоминал пасхальную свечку в розеточке из желтоватой креповой бумаги.

Жокей присел, положил на стол свою черную с синим шапочку.

В тишине раздался потрясенный голос Веры Богдановны:

- Мне почудилось, что я умерла, а потом воскресла.

- А мы вокруг - райские ангелы, - в тон ей продолжил Колька, который притих в последние несколько минут, напряженно следя за работой неведомого режиссера. Вдруг он согнулся, как от удара, и картинно простонал:

- Отхожу... Жозе, встретимся в аду. На соседних сковородках...

Марина неотрывно глядела в окно.

- Жонглер, - сквозь раздавшийся мелодичный звон прошептала она. - Ты, Колька, жонглер.

Жозефина с ужасом и ненавистью смотрела на Марину.

- Кажется, я начинаю понимать, - медленно произнес Дан. - Марина, вы прелесть.

- Я не буду это оспаривать, - грустно ответила Марина.

- Вы нашли ключ, - продолжил Дан. - В тот момент, когда с кем-то происходит подобие сердечного приступа, там, в бане, появляется еще одно действующее лицо.

Она очень странно чувствовала себя. Ей казалось, что она раздвоилась, и одна часть ее находится в бане среди мельтешащих огоньков, а другая - с олимпийским спокойствием разглядывает то, что происходит. Ей казалось, что она давно знает усталого Жокея; она узнавала нервные жесты его подрагивающих рук, отрешенный взгляд, наполненный неутоленной жаждой вечно ускользающей победы.

Жонглер в бане ловко перебрасывал в воздухе грязные тарелки, с которых еще недавно съемочная группа ела копченую салаку, потом он забросил их по одной себе на голову и сверху пристроил пустую бутылку. Балерина, не переставая вертеться, достигла стола, вышла из стремительного штопора, налила полстакана водки и выпила залпом, не поморщившись. Жокей закурил.

Синий не переставая манипулировал руками.

- А моя балерина пьет водку, как лошадь, - сокрушенно развела руками Вера Богдановна.

Гримерша ощутила "родство" с балериной.

- По-моему, надо молчать, иначе... - начала Марина и осеклась. Ее лицо стало землистым, она закрыла глаза и прислонилась к парапету.

- Марина, а вас-то за что так? - сердобольно спросила Вера Богдановна, указывая в окно.

Возле камина, где мерцание практически прекратилось, стояло инвалидное кресло, в котором сидела немолодая женщина в сиреневом парике. "Моя", - поняла Марина.

Каждый из тех, кто уже перенес приступ, теперь исподлобья с интересом и некоторой жестокостью наблюдал за происходящими событиями.

Трое оставшихся - Жозефина, Свиркин и Дан - стояли рядом, сбившись кучкой, как последняя группа ожидающих расстрела.

Марина впилась глазами в ту, которая имела какую-то связь с ней. Она внимательно - но напрасно - пыталась найти черты сходства. Ей вдруг показалось, что она странно опустела. Словно внутри нее, как в термосе, была зеркальная пустота. "Она", - вдруг вспомнила Марина женщину, которую видела еще в Москве отразившейся в зеркале каким-то непонятным образом.