Виталий Севастьянов - Фантастика - 1979

Только теперь Петр Квантович начал понимать, что жена вовсе не нападает на него, а защищается.

— Если хочешь развестись, достаточно было сказать — и все, и пожалуйста, и дело с концом! Незачем было собирать… "обличающий материал"! — Она рассмеялась нервно и зло. — А Андрюшку я тебе все равно не отдам. Если ты думаешь использовать… про Иннокентьева, то… во-первых, у меня с ним ничего такого не было, а во-вторых… во-вторых… все равно не отдам! И все! — Она снова заплакала.

— Погоди, Люсь, о чем ты? — пробормотал Петр Квантович. — Спички какие-то, папа с мамой, Йннокентьев да там ничего этого нет!

— Как нет? Как это нет! — Она схватила книгу, перелистала страницы и прочитала с утрированно драматическими интонациями: — "Она была средней дочерью, и родители не слишком любили ее. Мать любила сына и отца, отец — сына, младшую дочь и одну женщину на стороне… Не ценили учителя — посредственна. Не пользовалась успехом у мальчиков, потом — у парней. Постепенно зрела обида на жизнь: ведь не хуже других, просто всем везет, а ей нет… Когда исполнилось шестнадцать лет, пыталась отравиться спичками: просто так, от скуки и неудовлетворенной мечтательности. Но не получилось, только испортила на год желудок…" — Она захлопнула книгу. — Ах, как это все увлекательно и безумно интересно! Как важно зто тебе было узнать! И о том, что вышла замуж за того, кто взял, — за тебя… Ну вот — узнал. Удовлетворен, да? Эх, какой нее ты все-таки… — И жена отшвырнула книгу, как будто швыряла не книгу.

— Постой, Люсь. — Петр Квантович все более овладевал собой. — Ты в своем непременном стремлении во всем винить меня явно перегнула палку. При чем здесь ты? Ведь книга… книга-то не о тебе. Вот смотри, — он поднял книгу, раскрыл на первой странице, — здесь же написано: "Жил-был мальчик…"

— Какой мальчик, при чем здесь мальчик! Там написано: "Жила-была девочка…" И ранее, чем Петр Квантович окончательно понял, что к чему, он почувствовал невыразимое, огромное, как счастье, облегчение. Человека осудили и приговорили, сейчас казнят: оглашен приговор, делаются последние приготовления; покуривает, скучая, врач, готовый освидетельствовать, осужденный уже простился с жизнью — как вдруг: "Да вы что, братцы, с ума сошли! Это же наш Петр Квантович, хороший парень! Развяжите его. Вот так".

"Так вот оно что! Вот, оказывается, какая эта штука! Ну и ну! Вот это да! А я-то, дурак…" Он сел на кушетку рядом с женой, обнял ее за плечи, притянул к себе. Людмила Сергеевна попыталась вырваться, но не настолько энергично, чтобы в самом деле вырваться.

— Успокойся-ка. Ну, чего ты запсиховала, глупышка? "Разводиться"… "Как ты мо-ог!" Чуть что, сразу я виноват. Разобраться надо сначала.

— Что это за книга, можешь ты мне объяснить?

— Могу. С удовольствием. Понимаешь, эта книга… это, собственно, никакая не книга. Это… ну, прибор такой, что ли. Он возбуждает память нашего подсознания, она становится настолько отчетливой и обобщаемой, как будто все выражено словами. И получается впечатление, что человек читает книгу о самом себе… Ты ведь не прочла в этой "книге" ничего такого, чего бы и сама не помнила, верно?

— Да-а.

— Вот видишь! Иначе и быть не могло. И я тоже — только то, что помнил. И каждый человек "прочтет" здесь то, что он знает и помнит, то есть все о себе и кое-что (именно то, что он и так знал) о других. И ничего более! — С удовольствием закончил Петр Квантович.

— Вот оно что-о… — протянула жена. Она с иным интересом рассматривала книгу. — Смотри, что выдумали! Как это делается?

— Н-ну… кибернетика, телепатия — что-то в этом роде. Видимо, первую опытную партию выпустили в обращение.

— Значит, и ты прочел… о себе? — Жена осторожно посмотрела на него…

— Да.

— Бедненький. Тебе, наверно, тоже досталось? — Она погладила его по волосам.

— Ничего… — рассеянно сказал Петр Квантович, думая о другом. ("Травилась спичками, надо же! Господи, и что мы За народ такой люди, и чего мы такие крученые-верченые? Вот о том, что она встретила Марьмихалну в магазине, да как Марьмихална была одета, да куда намеревается летом ехать отдыхать, это я от нее всегда знаю. А что травилась да почему травилась, так бы, пожалуй, и не узнал…") — Ничего, — повторил он. — Жизнь сложна. У всех и у каждого сложна. В ней бывает всякое. И незачем это мусолить.

Все-таки фамилия "Иннокентьев" жгла память Петра Квантовича. "Какой Иннокентьев, что за Иннокентьев? — размышлял он, укладываясь спать. — И что у них было? Когда? А ведь что-то было серьезное, раз она даже испугалась, что могу воспользоваться фактом и попытаться отнять Андрюшку… Эх, напрасно я ей все открыл с перепугу. Нужно было сделать вид, что я все знаю, и выудить у нее потихоньку. Тогда бы я о ней все знал, а она обо мне нет! Вот дал маху… — Он досадливо покосился на книжную полку. — А все потому, что меня эта чертова книженция привела в полное расстройство. Собственно, даже и не она. Просто это устройство пробудило что-то во мне — какие-то чувственные, дословесные представления о совершенном, истинном, справедливом. Они есть в каждом человеке. Они — самый суровый наш судья; судья, который все запоминает, учитывает любое — пусть не высказанное, не понятое, а только ощутимое — несовершенство, фальшь, неправду… Страшный судья!" Но это были спокойные академические мысли. Главноето Петр Квантович теперь знал.

А несколько дней спустя на "Книгу жизни" нарвался Андрюшка: рылся на книжных полках.

— О, этой у нас не было! Пап, это ты из Москвы привез? Можно, я почитаю?

Первым движением Петра Квантовича было отнять у него опасную "книгу". Детям до шестнадцати… Но он тут же одумался, внимательно посмотрел на сына. Мальчик с худым лицом и уклончивым взглядом стоял перед ним. "Что я о нем знаю? Что он знает о себе? Но… постой, постой!" Петр Квантович перебрал в памяти: что в его "Книге жизни" было о родителях? Ничего предосудительного — во всяком случае, в Андрюшкины годы; тогда все в матери, в отце, а затем и в отчиме он принимал как должное.

— Что ж, почитай. — Посмотрел на сына и повторил многозначительно: — Почитай, почитай…

Рано утром Петр Квантович ушел на работу. С сыном он встретился лишь вечером. Андрюшка с ногами сидел на диване в его комнате, искоса поглядывал то на книгу, лежавшую рядом, то на отца. Глаза у него были красные, выражение лицал несчастное и затравленное. "Так, — отметил Петр Квантович, — и ему перепало на орехи".

— Ну, сын, — произнес он, садясь на другой край дивана и устремив на Андрюшку проницательный взгляд, — прочитал?

— П-п-прочитал…

— Н-да-а… — протянул Петр Квантович, нагнетая атмосферу. ("Ох, нечисто у Андрюшки!") — Что же это ты, а? Как ты дошел до жизни такой?

— Пап, да я… я только один раз! — покаянно захлюпал маленький грешник. — Я не хотел, а Левка с Сашкой стали смеяться… и я… — И он, понимая, что ему теперь никогда и ни в чем не оправдаться, замолчал, опустил голову.