Алина Болото - Тайфун в закрытом секторе

— Вот и все, — облегченно заметил Клим. — Молодец, Дубок!

— Молодец, — не мог не согласиться Винценто. — Я и не знал, что у нас в трюме плывет такой ловкий канонир.

— А я и сам не знал. Правда, Оливарес может повторить такой поход ночью. А в то же время, чего ему напрашиваться на неприятности сейчас, если у него остается надежда получить место капитана в Порт-Ройяле и без всякого риска.

— Видимо, считал более надежным прибыть в Порт-Ройял уже командиром «Санты». А может, кто его знает, направился бы на Тортугу.

— Вот этого я и побаивался, — заметил Клим. — А у меня дела в Порт-Ройяле.

В это время полотнище грота чуть шевельнулось над их головами. Реи скрипнули. По воде пробежала полоска ряби.

Винценто взглянул в сторону садившегося солнца, прищурился.

— Идет ветер, — сказал он. — Вы не дадите мне свою батарейную команду? У меня мало матросов, нужно поднять все паруса. Если все будет ладно, утром придем в Порт-Рой-ял.

Винценто перекрестился, затем посвистел и постучал по деревянному планширу костяшками пальцев, призвав сразу на помощь и христианских, и языческих богов, не обходя вниманием и существующие приметы.

Клим тоже посвистел и тоже постучал по планширу.

— Это зачем? — спросила Ника.

— Просьба к Нептуну, чтобы послал ветерок.

— И нашим, и вашим. И тебе не совестно?

— А чего же делать? Приходится! Кто-нибудь да поможет, пресвятая дева или Нептун.

— Послушали бы тебя твои благочестивые предки. Уж про святую инквизицию я и не говорю, за такое непотребное богохульство на костер бы попал, это уж обязательно.

Клим согласился, что святая инквизиция — организация серьезная и таких шуточек не прощает.

Ника пригляделась к «Аркебузе». Слабое течение несло и разворачивало корабли, и «Аркебуза» порядочно удалилась от «Санты». Но зрение у Ники было острое, она первая заметила шлюпку и красное пятнышко на ней.

— Клим, встречай гостью. К тебе едет Долорес.

— Почему ко мне? Наверное, к тебе — спросить что-нибудь по женской части.

— Ты соображаешь, что говоришь?

— Конечно. Допустим, она интересуется, где это ты достала такую материю, что на твоей рубашке?

— Скажу, купила в ГУМе за пятнадцать рублей, готовую. Это сколько на здешние пиастры? Одной гинеи хватит?

— Хватит. Еще останется.

— Только ей такой капрон здесь придется поискать.

— Да, придется поискать. Лет триста.

— Зачем ей капрон? Да на ней ее шаль…

— Мантилья.

— Вот — мантилья, еще ручной вязки. У нас такую мантилью ни за какие пиастры не купишь. А едет Долорес, как я думаю, за своими вещичками. Она же с собой ничего не взяла, не рассчитывала на «Аркебузе» задерживаться. Принимать ее здесь будешь ты, я с ней и встречаться не хочу. Только смотри, не очень развешивай уши, а то как бы она письмо не прихватила по пути. Разведешь амуры.

— Какие амуры? Да у нее, поди, синяк вот такой на локте после того, как я ее за руку схватил.

— А может, она пожелала бы получить такой же синяк от тебя и на другую руку?. Ох, Клим! В политике твои предки-церковники разбирались, не спорю. Но что касается женщин… Да они их просто боялись. Даже святая инквизиция, такая могучая организация, а женщину побаивается.

— Из чего это видно?

— А как же. Как чуть что — ведьма! И на костер… Ладно, ты встречай гостью, а я у капитана в каюте отсижусь.

Как принимал Клим испанку, Ника не видела. Пробыла Долорес на «Санте», наверное, с полчаса. Ника слышала их беседу, но понять, о чем они говорят, естественно, не могла. Наконец в шлюпку поставили кожаный баул, Долорес спустилась по трапу — Ника наблюдала за ней в окошко каюты. И по тому, как та усаживалась, как расправляла платье, опираясь на борт лодки, и приветливо махала Климу на прощанье, Ника не могла не отметить определенное изящество в движениях, грациозность даже.

«И где их учат такому политесу?» — невольно подумала она.

Шлюпка отплыла.

Клима Ника нашла в каюте.

Он склонился над столом, осторожно расправлял на нем большой помятый бумажный лист и так внимательно занимался этим делом, что не заметил, как вошла Ника.

— Проводил?

— Проводил… — рассеянно ответил Клим, что-то разглядывая на листе и бормоча себе под нос.

Ника подошла поближе.

— Что это? Похоже на афишу.

— Похоже, — согласился Клим. — Приглашение Королевского Театра на постановку пьесы Кальдерона де ла Барка, королевского драматурга, личного капеллана Филиппа Четвертого, кавалера ордена Сант-Яго…

— Ух ты!

— Да, титулов у Кальдерона было предостаточно.

— Откуда это у тебя?

— Мне подарила Долорес.

— Подарила?

— На память.

— На память, так-так…

— Она должна была играть королеву в этой пьесе.

— Ах, вон что. Она — актриса?

— Была. Пока не вышла замуж за Оливареса.

— Понятно. Жене дворянина, да еще сына гранда, негоже выступать на подмостках. Даже если играешь королев.

— Долорес не удалось сыграть королеву. Настоящей королеве Марианне Австрийской чти-то не понравилось, и она запретила постановку. Пьеса так и не была сыграна ни разу.

— А как она называлась?

— «El bufon de la bellareina» — «Шут королевы». И вот что интересно, мне думается, эта пьеса Кальдерона так и осталась неизвестной. Не дошла до нас.

— А это могло быть?

— Почему бы — нет? Из полутора тысяч пьес Лопе де Вега до нас дошло не более пятисот.

— И то ничего — пятьсот.

— Кальдерон написал их значительно меньше. И этот «Шут королевы» мог потеряться в дворцовых архивах. Филипп Четвертый умер, Кальдерон умер — Испании тогда было не до пьес. Вот здесь приведено четверостишие автора в качестве эпиграфа. Я попробовал перевести его с испанского. Приблизительно, конечно.

— Сам перевел?

— Ну, кто еще…

— Любопытно. Давай читай!

— Только ты не очень, я же не Пастернак.

— Ладно, ладно, не напрашивайся.

— Значит, так…

— Клим, да ты поэт!

— Будет тебе.

— На самом деле — звучит!

— Думаю, никто из наших современников этих строк не знает.

— Клим! Да тебя нужно в музей поместить. Подумать, ты единственный человек на земле, который помнит никому не известное четверостишие великого драматурга Кальдерона! Все студенты твоего МГУ будут приходить и смотреть на тебя вот такими глазами. А историки… а вот историки не поверят. Скажут — сам сочинил. Им не объяснишь. Вот если бы афишу можно было с собой захватить.

И Ника тут же потеряла к Кальдерону всякий интерес.

А Клим забрал афишу к себе в каюту, повесил на стену и снова перечитал строки гениального драматурга, сокрушаясь, что не может перевести их теми словами, которых они заслуживают, и жалея, что они так и исчезнут во времени, без следа.