Александр Казанцев - Иножитель (Клокочущая пустота, Гиганты - 3)

Историки спустя двести с лишним лет после завершения этого позора цивилизации (по словам Виктора Гюго) так живописали воспроизведенную ими по документам отталкивающую картину:

"...то, чего не могла сожрать или поднять с собой эта саранча, то истреблялось. И оставался за армией хвост из "свиноловов" или "братьев-разбойников", которые не давали спуску ни врагам, ни союзникам, а потом на попойках при дележе добычи резались между собой".

Земские чины Саксонии жаловались:

"Императорские войска явили невиданный даже у турок пример безжалостного истребления всей земли огнем и мечом. Они рубили все, что попало, отрезали языки, носы и уши, выкалывали глаза, вбивали гвозди в голову и ноги, вливали в уши, нос и рот расплавленную смолу, олово и свинец; больно мучили разными инструментами; связывали попарно и ставили в виде мишеней для стрельбы или прикручивали к хвостам коней. Женщин позорили всех, без различия возраста и звания, и отрезали им груди. Как звери набрасывались на детей, рубили, накалывали их на вертелы, жарили в печах; церкви и школы превращали в клоаки. Умалчиваем о других варварских злодеяниях, пером не описать всех".

По свидетельству историка XIX века, "особенно свирепствовала "испанская уния", но немногим лучше были и французы. Немецкая молодежь была перебита, уцелевшие по лесам и болотам падали жертвами заразы и особенно голода, не только питались трупами, но резали друг друга, даже матери жарили и ели собственных детей... Из семнадцати миллионов в живых осталось лишь четыре миллиона"*.

_______________

* Профессор Александр Трачевский. Новая история,

Санкт-Петербург, 1889.

Конечно, летописец, писавший эти содрогающие любого читателя строки сто лет назад, не подозревал, что в той же Европе или Южной Америке век спустя (то есть в наше столетие!) другие историки должны написать подобные же строки, но о своем собственном времени. И еще более с т р а ш н ы е, но уже не о Тридцатилетней, а всего лишь о т р и д ц а т и м и н у т н о й в о й н е, висящей жуткой угрозой над всем человечеством, последствия которой могут быть губительнее всех минувших войн вместе взятых.

Конечно, этого не могли даже вообразить себе двое молодых людей, вкусивших первые плоды войны и шествовавших теперь по парижским улицам: один в надвинутой на глаза шляпе, с черной повязкой на лбу, прикрывающей брови, бледный, очевидно от перенесенной потери крови, но мускулистый, худощавый; другой - розовощекий здоровяк, покинувший гасконскую роту гвардейских наемников не из-за ран, как его спутник, а из отвращения к виду крови. Солдатом тогда был лишь тот, кто получал за это жалованье. Ведь "sold" и означает жалованье, от которого всегда, вместе с военной службой, можно отказаться.

Но потрепанных гвардейских мундиров молодые люди снять не успели, шагая среди куда-то спешащих, суетливых, пестро одетых парижан.

Кареты с гербами на дверцах, запряженные попарно цугом подобранными по масти лошадьми, проносились по ухабистым мостовым. Всадники в шляпах с перьями без стеснения пускали коней вскачь, заставляя прохожих испуганно жаться к стенам, снимая на всякий случай шляпы.

Приятели были слишком горды, чтобы унижаться перед надменными кавалерами, но уступать им дорогу приходилось.

Наконец они достигли своей цели и были ошеломлены представшей перед ними картиной: особняк герцога д'Ашперона, который был им нужен, обнесенный каменной стеной, как крепость в центре Парижа, словно был взят штурмом. Во всяком случае, несколько каменщиков в перепачканных фартуках пробивали в стене проем, а плотники сооружали мостик через канаву, знаменующую крепостной ров под стеной.

- Похоже, что его светлость господин герцог попал в немилость, сказал розовощекий.

- Напротив, - усмехнулся его спутник с черной повязкой на лбу, - как бы это не знаменовало особое внимание высокой особы к нашему герцогу.

Молодые люди, решив не торопить события, смешались с толпой, тоже заинтересованной происходящим.

Через каких-нибудь полчаса проем в стене был пробит, деревянный мостик возведен, и рабочие скрылись за стеной.

Розовощекий, толкнув приятеля в бок, кивнул вдоль улицы.

Там появился отряд гвардейцев личной охраны его высокопреосвященства господина кардинала Ришелье.

Горожане толпились у стен домов и низко кланялись. Дюжие гвардейцы несли на плечах жерди носилок с покоящимся на них креслом. На нем гордо восседал в пурпурной мантии, бессильно свесив парализованные руки и ноги, кардинал Ришелье.

Он поворачивал голову на тонкой шее из стороны в сторону и ястребиным, колким взором оглядывал все вокруг, являя собой несокрушимую силу, презревшую собственную немощь.

Многие падали перед ним на колени, протягивали руки, стараясь коснуться пальцами свисающей с носилок пурпурной мантии.

Впереди шел герольд со звонкой трубой, украшенной цветными лентами, вслед за ним и позади носилок шествовали вооруженные гвардейцы, которые грубо отталкивали ботфортами тянущиеся к властителю Франции руки.

Процессия остановилась перед мостиком и, пройдя по нему в пробитую в стене брешь, скрылась во дворе герцога д'Ашперона.

Стоявшему в толпе молодому человеку с повязкой на лбу показалось, что немощный, но могучий кардинал, встретясь с ним взглядом, сверкнул глазами. Это заметил и его розовощекий приятель.

- Он узнал тебя, Сави! - прошептал он.

- Не думаю. Что я для него? Дуэлянт, скандалист.

- Не скажи! А кто выиграл у него заклад о том, что не допустит сожжения книг Декарта?

- Этого он забыть не мог! - с многозначительной улыбкой непоследовательно отозвался Сирано де Бержерак. И, помрачнев, добавил: Как и я никогда не забуду Кампанеллу!

Прожив последние годы в приютившей его Франции, перенесший тридцатилетнее заключение философ недавно умер в предоставленном ему Ришелье убежище под Парижем - в местечке Мовьер, где родились оба молодых человека, наблюдавшие сейчас многозначительное посещение всесильным кардиналом Ришелье наверняка трепещущего перед ним герцога д'Ашперона.

- Надеюсь, носилки кардинала удалось внести в замок без выламывания парадных дверей? - не без иронии заметил Сирано.

- Тише, ты! Здесь всюду шпионы кардинала, - зашипел Лебре, друг детства Сирано и соратник в бою.

- Совершенно с тобой согласен, но все же думаю, что его высокопреосвященство предпочтет беседу с его светлостью без нашего с тобой участия, дорогой Кола.

- Не могу этого отрицать, Сави. И будь у нас иная цель, я предпочел бы находиться где-нибудь подальше.

- Нет, зачем же? - возразил Сирано. - Отсюда мы увидим, как пышная процессия проследует обратно. Тогда настанет наш черед.

Друзьям не пришлось ждать долго. Очевидно, высокий визит носил предупредительно-символический характер и его высокопреосвященство не удостоил герцога продолжительной беседой, и, может быть, главным в этом посещении была пробитая брешь в стене замка излишне влиятельного вассала. Герцогу предоставлялась возможность поразмыслить над тем, что кардинал не пожелал пару раз завернуть за угол, чтобы пройти через главные ворота, а приказал нести себя напрямик. Он никогда ничего не делал без задней мысли. Может быть, такая мысль пришла к нему на этот раз от воспоминания о выпускном акте в коллеже де Бове, когда наказанный выпускник Савиньон Сирано де Бержерак выломал наскоро сложенную в актовом зале стенку карцера, чтобы отвечать на вопросы его высокопреосвященства.