Марина Дяченко - Vita Nostra

— Вы научили меня бояться, — Сашка сжала пальцы на телефоне.

— Нет. Ты умела это и без меня. Это все умеют. Я просто направил твой страх, как стрелу — в цель.

— И вы достигли цели?

— Да.

Сашка повернула голову. Коженников смотрел на дорогу, стрелка на спидометре подбиралась к ста двадцати.

— Эти первокурсники, — медленно сказала Сашка. — Вы их как-то отбираете?

— Да.

— И сейчас где-то живут школьники… или солдаты… или студенты… чей страх вы направляете в цель? Которые выполняют ваши задания, собирают монеты…

— Да.

— И вам их не жалко?

— Нет. Это Слова, они должны реализовать свое предназначение.

— А другие люди? Они…

— Разные. Предлоги, союзы, междометия… грязные ругательства, — Коженников улыбнулся. — На каждом человеке лежит тень слова, но только Слово целиком, четко впечатанное в ткань материального мира, способно вернуться к своим истокам, дорасти от бледной проекции до подлинника.

— И орудие для этого — страх?

— Саша, — Коженников сбросил скорость на повороте. — Ты давно уже учишься не потому, что тебя заставляют, а потому, что тебе интересно. Ты распробовала этот мед. Быть Словом — ты понимаешь, что это значит?

Сашка молчала до самой Торпы; наконец, под колесами загремели булыжники Сакко и Ванцетти. Машина остановилась у крыльца с каменными львами. Горели фонари, ни одно окно не светилось.

— Спасибо, — сказала Сашка чужим голосом. — До свидания.

И открыла дверцу.

— Саша?

Она замерла.

— Отдай мне телефон.

Сашка обернулась. В очках Коженникова отражался фонарь, оттого казалось, что на Сашку смотрят в упор два горящих белых глаза.

Путаясь, она стянула с шеи розовый шнурок. Коженников взвесил телефон в руке:

— Ты понимаешь, что значит быть Словом? Глаголом в повелительном наклонении? Ты знаешь, что это такое?

Сашка молчала, лишившись речи.

— Хорошо, — Коженников небрежно уронил мобилку в «бардачок». — Спокойной ночи, Саша.

И уехал.

— Егор, можно тебя на минуту?

В столовой галдели и звенели посудой. Разносили горячий борщ, в котором плавали, как белые запятые, островки сметаны. Сашка дождалась, пока Егор закончит обедать; когда он в толпе однокурсников зашагал к двери, на ходу вытаскивая сигареты, она обнаружилась на его пути естественно и непреклонно.

— Я сейчас, — сказал Егор однокурсникам.

Они поднялись в холл. У копыт бронзового жеребца рядком сидели первокурсники. Сашка увлекла Егора дальше — в глубокую оконную нишу.

— Такое дело… У тебя проблемы с практической специальностью?

— Не сказал бы… То есть, конечно, идет туго, но у всех так.

— Что у всех — меня не интересует, — сказала Сашка жестко. — Ты — глагол в сослагательном наклонении, у тебя есть особенность. Если ты не будешь изо всех сил учиться — то … догадываешься, что?

Егор смотрел пустыми, неподвижными глазами.

— Ты что, не понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю. Нам то же самое говорят на каждом занятии. Если ты не завяжешь шнурки — упадешь. Если не будешь кушать кашу — вырастешь неудачником.

— Егор…

Сашка осеклась. Егор пребывал, наверное, на самом сложном этапе информационной перестройки: как личность почти распался, как слово еще не сложился. Она вспомнила себя год назад: примерно в это же время они познакомились, Егор уверенным в себе, сильным и добрым человеком. Егор вытащил однокурсника Степку из реки; Сашка нередко замирала посреди движения, вперив взгляд в одну точку, и точно знала, что провалит зачет по практической специальности…

Она взяла Егора за руку. Еще секунда — и она присвоила бы его, сделав частью себя.

Но она удержалась, вспомнив горький опыт.

Она отнесла к мойке поднос с грязной посудой. Костя отодвинул стопку тарелок, освобождая место на длинном цинковом столе. Сашка благодарно кивнула.

— Ты ему не поможешь, — сказал Костя. — И не бери дурного в голову: это их дело, пусть работают. Как мы работали.

— Мы помогали друг другу, — тихо сказала Сашка.

— Мы — однокурсники. А они… он тебя никогда не поймет. Не пришло время.

Костя пошел к выходу из столовой, а Сашка подумала, что он прав. Есть вещи, которые объяснить нельзя; разве не об этом твердили с самого начала Портнов и Стерх?

Осень наступила в середине сентября, резко похолодало. Дожди не прекращались до самого первого снега. Сашка топила крохотный камин в комнате — углем из бумажной пачки и дровами, купленными на базаре. Дрова трещали, рассыпали искры, Сашка часами сидела перед камином с книгой на коленях. Ложилась спать, укрывшись простыней, среди ночи натягивала на себя одеяло, а под утро, бывало, просыпалась от холода и, конвульсивно позевывая, кутаясь в куртку поверх ночной рубашки, разжигала огонь в камине.

Над крышей поднимался дым. Шел первый снег, ложился на головы каменных львов, засыпал город Торпу.

— Мама?

Хозяйский телефон стоял на полочке, у входа на первом этаже. Старинный телефонный аппарат с высокими, «рогатыми» рычагами для трубки. Сашка привалилась плечом к кирпичной оштукатуренной стене.

— Алло! Мамочка! Ты меня слышишь?

— Привет, Сашхен… Как хорошо, что ты позвонила…

Далекий голос. Нарочитая бодрость, даже беспечность.

— Как малой?

— Все хорошо. Немножко кашляет… Мы летом пытались его закалять, но как-то неудачно… То одно мешает, то другое… А так все нормально. Хотим переклеить обои в твоей комнате. А то прямо позорище, а не обои. Может быть, выйду на работу, на полставки… Не сейчас, конечно, через полгодика… Соскучилась по работе… Можно няньку нанять почасово…

Мама говорила легко, и не слова, а тон ее должны были уверить Сашку в полнейшем спокойствии, стабильности, мягком отчуждении. Сашка представила, как мама стоит с трубкой над плитой, помешивает молочную кашу в кастрюльке, и улыбается, и говорит, говорит…

Сашка прикрыла глаза. Телефонная трубка нагрелась, приняв тепло ее щеки. Дрожит мембрана, превращая голос в поток колебаний. От трубки идет витой провод… Слова тянутся дальше, и Сашка за ними — из дома в железную коробку коммутатора, дальше по проводам, в замерзшую землю, под полями и сугробами, под корнями и бетонными плитами, дальше, дальше; Сашке казалось, что она протянула руку очень далеко, вытянулась так, что вот-вот сведет судорогой.

Мама не стояла над плитой. Она сидела в кресле, прикрыв глаза, вцепившись левой рукой в подлокотник. Судорожно стиснув пальцы, будто от боли, но Сашка, присвоившая маму в этот момент, знала, что боли нет.

Перехватило горло. И у мамы — и одновременно у Сашки, и в трубках с обеих сторон сделалось тихо-тихо.

— Мамочка… У меня все тоже хорошо, я учусь нормально, кормят хорошо…