Марина Дяченко - Vita Nostra

Сашка обнаружила разгром поздно утром, когда Лизы в комнате уже не было. Не помня себя от ярости, Сашка кинулась в институт, намереваясь вцепиться мерзавке в волосы. Опоздала: первой парой шла специальность, и новая порция отвратительной абракадабры остудила Сашкин гнев быстрее, чем это мог бы сделать ушат ледяной воды.

…В конце концов, она первая начала. Первая выбросила ее сигареты. Но что делать, если на стерву не действуют слова! Ничего: Павленко, насколько Сашке было известно, вот-вот должна была найти съемную квартиру и переехать… И тогда можно будет вздохнуть с облегчением… С Оксаной-то они договорятся…

До конца пары оставалось пять минут. Сашка закончила читать параграф и вытерла мокрый лоб мокрой, слабой ладонью.

— Самохина, иди сюда.

Сашка вздрогнула. Портнов смотрел на нее в упор — поверх очков.

— Иди сюда, кому говорю.

Костя глянул с беспокойством. Сашка неуклюже выбралась из-за стола, переступив через собственную сумку.

— Все посмотрели на Самохину.

Восемнадцать пар глаз — равнодушных, сочувствующих, даже злорадных — уставились на нее в ожидании. Сашка не выдержала и потупилась.

— Эта девушка на данный момент достигла наибольших успехов в учебе. Не благодаря своему таланту, потому что данные у нее скромные. Кое-кто из вас значительно талантливее. Да, Павленко, это и к вам относится. Самохина оказалась впереди всей группы потому, что она учится, а вы просиживаете штаны!

Сашка молчала, чувствуя, как горит лицо. Кое-кто из сидевших напротив тоже покраснел. Помидором вспыхнула Лиза Павленко. Костя, наоборот, побледнел.

Портнов выдержал длинную, весомую паузу.

— Самохина, показав отличный результат, получает индивидуальное практическое задание. Слово — серебро… а все ваши слова — вообще полова, мусор, не стоящий воздуха, потраченного на их произнесение. Молчание… Молчание — что, Самохина?

— Золото, — выдавила из себя Сашка.

— Золото. С этого момента ты молчишь, Самохина. Это упражнение должно активизировать некоторые процессы, которые наметились, но идут пока вяло… Ты не говоришь ни слова ни здесь, ни на улице, нигде. Я запрещаю.

Сашка подняла изумленные глаза. Снаружи, в холле, зазвенел звонок.

— Все свободны, — сообщил Портнов. — На завтра параграф двенадцать, читать подробно, красный текст — выучить. Самохина, тебя это тоже касается. Учись. Старайся.

В этот день Сашка впервые прогуляла физкультуру. Ей просто невозможно было оставаться в толпе, даже в спортзале, даже с таким милым человеком, как физрук.

Кроме того, группе «А» надо было поговорить о ней. В ее отсутствие. Она это прекрасно понимала.

Она пошла в общежитие. На полдороги вернулась. Пустая комната, пропахшая табачным дымом, остатки любимой косметики в мусорном баке — вряд ли все это могло ее утешить или развлечь. Сашка выбралась на улицу Сакко и Ванцетти, побрела в сторону центра, прошла мимо почты и вдруг подумала о маме. Как она будет ей звонить?!

Мысли о том, что запрет Портнова можно нарушить, у нее не возникало. Ее губы, язык и гортань вышли из повиновения. Минут сорок после окончания пары она не могла разомкнуть судорожно сжатых зубов.

Зубы разомкнулись, когда она купила бутылку минеральной воды в гастрономе, знаками объяснив продавщице, что именно ей нужно. Тогда только зубы разжались, застучали о стеклянное горлышко. Сашка одним махом выпила литр газировки, после чего в животе у нее забурчало, и пришлось присесть на скамейку перед почтой.

Она звонила маме в прошлое воскресенье. Узнала, что Валентин вернулся из Москвы, но свадьба опять перенесена. Голос у мамы, несмотря ни на что, был веселый и даже беспечный. Им хорошо без меня, подумала Сашка.

Она зашла на почту, жестом попросила бланк и написала текст телеграммы: «У меня все хорошо звонить пока не буду телефон сломался». Отдала бумажку удивленной женщине за стойкой, заплатила за каждое слово и снова вышла на улицу.

Значит, теперь она первая ученица.

Неудивительно, что Павленко так покраснела. Но Сашка снова отдала бы любимую помаду — да что помаду… Что угодно отдала бы за то, чтобы Павленко поставили перед всеми, назвали лучшей ученицей — хоть и со скромными способностями, и запретили говорить. А она, Сашка, отправилась бы вместе со всеми на физкультуру — обсуждать небывалое событие, посвящать в него Дим Димыча, играть в мяч и валяться на горе матов…

Почему она должна молчать? Чему она таким образом может научиться? Какие-такие «наметившиеся процессы»?!

Поначалу она хотела прогулять и философию, но потом вдруг испугалась пропустить что-то важное. В ее тетради с конспектами все так красиво, логично выстраивалось, жаль оставлять пробел на месте Платона; она явилась.

На общих лекциях группы «А» и «Б» сидели вперемешку. С одной стороны от Сашки сел, как всегда, Костя, с другой стороны пристроилась Оксана.

— Поздравляю, — шепнула на ухо.

Сашка подняла брови.

…

«Мир идей (эйдосов) существует вне времени и пространства. В этом мире есть определенная иерархия, на вершине которой стоит идея Блага…»

— Портнов тебя так расхваливал… — бубнила Оксана. — Говорит, в нашей группе всем до тебя далеко…

Сашка вздохнула.

…

«В мифе о пещере Благо изображается как Солнце, идеи символизируются теми существами и предметами, которые проходят перед пещерой, а сама пещера — образ материального мира с его иллюзиями…»

— А сами предметы — это тени идей? — спросил Костя вслух. — Проекции?

Философичка пустилась в объяснения. Сашка отвернулась — и успела поймать взгляд Лизы Павленко, брошенный с другого конца аудитории.

— На самом деле, это решение проблемы. Если Самохина заткнется, в нашей комнате хоть как-то будет можно жить.

Сашка молчала. Лиза не могла успокоиться, расхаживала между кроватями в трусах и майке, поднимала что-то с пола и снова роняла, скрипела дверцей шкафа и рылась в своем чемодане.

— Ты же хотела хату снять, — неприязненно напомнила Оксана. — И свалить отсюда.

— И свалю… Времени нет этим заняться. Свалю, не волнуйся.

— А я не волнуюсь.

— Вот и не волнуйся!

Оксана была из тех, кого чужая исключительность, хоть самая крошечная, заставляет искать дружбы с ее носителем. Лиза была из тех, кто сам претендует на исключительность и оскорбляется, оказавшись во втором эшелоне.

Сашка могла бы сказать: нечему завидовать и нечего злиться. Ты же сама говорила, что это не учеба и не наука, а шарлатанство, гипноз, психоз или чего похуже. Так чем же мне гордиться: успехами в психозе?!

Но Сашка молчала. Единственная ее попытка заговорить — вечером, с Костей, по забывчивости — закончилась мычанием и брызгами слюны. Сашке стыдно было вспоминать этот эпизод.