Михаил Ляшенко - Человек - Луч

— Может, ей нужна шляпка? — удивлялся Бубырь. — Смотри, какая модница!..

Про себя он решил, что стащит у Нинки подходящий для Мухи головной убор.

Папа бегал по книжным магазинам и библиотекам, доставая всевозможную литературу о королевстве Бисса и других странах Южных морей. Это были книги о флоре и фауне, об истории и археологических находках, об экономике и обычаях, наконец, просто описания путешествий, но ни в одной из книг не говорилось, в чем должен быть одет мальчик двенадцати лет, отправляясь с берегов Волги на остров Фароо-Маро.

— Трусы, — говорила похудевшая от хлопот мама, — это ясно. Тапочки, две пары. Ботинки. Парадный костюм под галстук.

— Быть может, ему придется представиться ко двору, — вставил папа, делая очень серьезное лицо.

Но мама не способна была даже слышать кого-нибудь, кроме себя, не то что понимать шутки.

— Дюжина носовых платков. Если ты хоть раз вытрешь нос пятерней, я оборву тебе уши!.. Но что он наденет на голову?

— Тюбетейку, — сказал папа, и впервые его совет был признан разумным.

— Но только ты отвечаешь за то, чтобы ребенок вернулся целым, — тут же вставила мама.

И папа был уже не рад, что вспомнил о существовании тюбетейки.

В квартире Фетисовых родители, наоборот, сохраняли полное спокойствие, но зато Нинка шумела и волновалась за троих.

— Что ты кладешь? — бросалась она к матери, делая огромные глаза и всплескивая руками. — Что ты кладешь в чемодан?

При этом один глаз Нинки косил в зеркало: в новом платье, на фоне чемодана она выглядела настоящей путешественницей.

— Сарафанчик, — неторопливо отвечала мама, сохраняя полное спокойствие.

— «Сарафанчик»! — У Нинки было такое лицо, точно с ней сейчас случится разрыв сердца. — Но кто в королевстве Бисса и тем более на Фароо-Маро носит твои сарафанчики?

— Они свое носят, а ты свое, — улыбалась мама и, не слушая приходившую в отчаяние дочку, советовалась с отцом, а не положить ли валеночки с калошами. Говорят, правда, что в тех краях жарко, но ведь надо еще доехать, да и то сегодня жарко, а там, гляди, мороз ударит.

— Да не бывает там морозов! — вопила Нинка. — Там всегда лето! Это тропики! Там люди совсем голыми ходят!

— А если дождь? — спросила мама и калоши все-таки положила.

В эти же дни Женя, которая никак не могла решить, что ей делать, уже дважды складывала свой чемодан, собираясь ехать, и дважды его распаковывала, приходя к выводу, что лучше остаться.

— Я хотел бы, чтоб ты была и здесь и там, — сказал Юра.

Но как это сделать, оставалось неизвестным.

Она и сама хотела этого! Разве можно было представить, чтобы последний взгляд Юры, перед тем как он исчезнет и с фотонной панели блеснет ослепительный луч, не встретился с ее взглядом? Но точно так же дико и недопустимо не быть там, в океане, когда луч, мгновенно потемнев и сжавшись, станет снова Юрой. Она хорошо помнила его лицо, когда он заснул после той репетиции полета на старый аэродром… А это было всего на двадцать километров! Теперь же предстоит преодолеть более десяти тысяч! Борис Миронович Паверман несколько раз объяснял ей, что это непосредственно для Юры не имеет значения и его ощущения после преодоления десяти тысяч километров должны быть примерно такими же, как были после двадцати километров… Должны быть! Это все теория, а в жизни еще никто не проделывал того, что предстоит совершить Юре…

За два дня до выезда экспедиции из Майска в Ленинград Женю вызвал к себе академик Андрюхин. Он встретил ее так ласково, что Женя совершенно неожиданно разревелась, громко, басом, судорожно всхлипывая и не успевая вытирать глаза и безобразно распухший нос.

— Ага! Вот и отлично! — неожиданно обрадовался академик. — Знаете, иногда пореветь всласть — великолепная штука! Первоклассная разрядка организма! Вообще лучше всего, когда человек не подавляет свои эмоции и проявляет их немедленно и в полной мере…

Кажется, он готов был долго распространяться на эту тему, но Женя, проклиная себя за малодушие, уже вытерла и глаза и нос и, сердито посапывая, ждала, зачем ее позвали.

— Но и держать себя в руках тоже, знаете, неплохо! — совсем развеселился Андрюхин. — Так вот, причин для рыданий нет. Решаем так: останетесь здесь, со мной. Вместе провожаем Юру в его нелегкий путь. И немедленно на «ТУ-150» вылетаем на Биосу. Через пять-шесть часов увидим вашего Юрку… Идет?

И тут академик Андрюхин, немало повидавший на свете чудес, увидел еще одно чудо… Только что удивительно некрасивая, с заплывшими, бесцветными глазами, почерневшая от горя, с раздувшимся, бесформенным носом, неуклюжая Женя не то чтобы изменилась, нет, она стала совсем другой… Открылись огромные глаза, сверкнувшие черными алмазами, дрогнули в неуверенной улыбке яркие губы, темное лицо порозовело… И жестом, полным бесконечной благодарности, Женя обняла академика Андрюхина и спрятала просиявшее лицо в зарослях его великолепной бороды…

Майск торжественно провожал экспедицию профессора Павермана. Гремели оркестры, что очень волновало Бориса Мироновича. Он то и дело наклонялся к кому-нибудь и тревожно спрашивал:

— Слушайте, а зачем музыка?

Ему казалось, что это накладывает на его экспедицию какие-то дополнительные обязательства.

Нинка Фетисова едва не отстала, подравшись около вокзальной парикмахерской с какой-то девчонкой, которая принялась передразнивать Нинку, когда та любовалась собой в огромном зеркале. Зато Бубырь, получив на прощание пачку мороженого от мамы и пачку от папы, был вполне доволен судьбой и, откусывая то от одной, то от другой пачки, с легким сердцем отправлялся в Южные моря… Не было только Пашки, которого до сих пор не могли нигде отыскать…

Поезд Майск — Ленинград приходил ночью, поэтому переезд через город и прибытие на атомоход «Ильич» ребята частью проспали, а частью не рассмотрели…

Утром, открыв глаза, Бубырь увидел, как профессор Паверман, радостно ухая, приседает в одних трусах перед открытым иллюминатором. Обрадованный Бубырь толкнул Нинку, и они с наслаждением принялись рассматривать огненно-рыжего профессора, на носу которого прыгали очки, когда он, разбрасывая руки, подставлял свою тощую грудь под легкий морской ветерок.

Профессор страшно сконфузился, натянул штаны и майку и отправился умываться.

Вскоре ребята узнали, что «Ильич» простоит в порту еще два дня, но на берег их уже не пустят.

Умывшись и позавтракав, они пустились в разведку.

Ни Бубырь, ни Нинка не предполагали, что можно долго бегать по различным закоулкам атомохода и по палубе и все-таки не видеть ни моря, ни города… Атомоход был таким огромным, что они никак не могли выбраться даже к борту судна.

Путаясь в коридорах, гостиных, салонах и служебных помещениях судна и боясь думать о том, смогут ли они найти теперь дорогу в свою каюту, Бубырь и Нинка, пробегая каким-то полутемным коридорчиком, услышали вдруг голос, до того знакомый, что ноги их сами приросли к полу, а в животе отчего-то похолодело.