Сергей Васильев - Цвет

Он лежал, еще содрогаясь и всхрапывая, а я с отвращением смотрел, как еще оставшийся на теле пушок собирается в группки и покидает насиженное место в поисках, наверно, более живучего носителя. Пух старательно обегал меня, но к гессу так и рвался, норовя вцепиться в раны на лице. Абориген отмахивался, но как-то неуверенно, словно боялся повредить нежные растеньица.

Зато я не боялся. Просто подошел и рукавом куртки стер с лица и головы гесса уже почти укоренившийся пух.

— Вам помочь? — спросил я, не рассчитывая на ответ. — Куда вы направлялись? Тут недалеко один из ваших живет, может, отвести? Раны перевяжете…

Спасенный молчал. Я уже привык к этой черте аборигенов и не дергался, пытаясь всё сказать повторно, думая, что меня не поняли. Однако этот вдруг оказался на редкость говорливым:

— Клык не будет рад. Никто не будет. Розовый тедди пришел делиться. Я не должен был убегать от него.

— Клык — это кто? И почему вы думаете, что я способен равнодушно наблюдать, как гибнет разумный?

Абориген мрачно смотрел на голый труп медведя, всё больше напоминающий мне мертвого человека, и не торопился с ответом. Наконец, вздохнул и обрисовал ситуацию:

— Клык — тот, кто пригласил тебя в дом. Нарушение, но оно скомпенсировалось твоими действиями. Можешь оставаться.

— Какими действиями?

— Клык расскажет. Если захочет.

— То есть, надо полагаться на его добрую волю?

— Да. У нас полная добровольность в действиях.

Непрошибаемые какие! Никогда не скажут больше, чем намеревались.

Раненый отряхнулся и, не попрощавшись, спокойно пошел в сторону гор. Что они мне — проверку устраивали? Интересно, прошел я их тест? А нет, так и не надо. Поговорю с Клыком откровенно — может, действительно что-нибудь путное расскажет.

Клык стоял у входа в пещеру и ждал меня с отчетом.

Через некоторое время я научился его понимать. Все эти мелкие жесты, без которых он не обходился, несли информационную нагрузку. Иногда он даже произносил единичные слова, никак не связанные с тем, что он делал или что происходило вокруг него.

Казалось, у него два разума. Один занимается повседневными делами, а второй витает в высших сферах, лишь изредка снисходя до потребностей бренного тела. Впрочем, потребности были малы, лишь бы биологический носитель был жив, удовлетворен во всех смыслах и не отвлекал главный разум избыточными желаниями.

Меня он включил в систему предметов, которые доставляли удовольствие. А так как я был весьма капризным объектом, требующим повышенного внимания, гесс возился со мной много по его меркам. Он выделил мне место для сна, соорудил прочную постель из деревянного каркаса и сухих трав, дал долю в общей пище, которую периодически приносил. Ели мы всё, что попало. Хорошо хоть в первое время я не видел, чем это было в сыром виде. Но растительная пища явно преобладала.

Клык учил различать съедобное, несъедобное и ядовитое. Главным отличительным признаком съедобности был цвет еды. Не важно — росла она, бегала, ползала или летала. Очень удобно.

О планах руководства колонией я помнил. И каждый день просыпался с мыслью, что именно сегодня колонисты начнут наступление на гессов. Вот только как можно воевать с народом, представители которого рассеяны по громадной территории? Или люди выдвинули новый ультиматум, и его срок еще не истек? Или просто плюнули на аборигенов и занялись своими делами? Я не знал.

Спокойствие Клыка в этом вопросе действовало мне на нервы. Я несколько раз рассказывал ему о планах администрации, но он неопределенно отмалчивался, никак не показывая — понял он мои слова, или нет.

Живя рядом с гессом, я всё же постиг бессмысленность устремлений колонистов. Люди могли занять всю площадь планеты, но так и не встретиться с аборигенами. Не было ничего, что могло привести к столкновению интересов двух рас. Убить гессов можно было, только задавшись этой целью, пригласив силы усмирения и предъявив им неопровержимые доказательства враждебной человечеству деятельности. Собственных сил у колонистов не хватало.

И с какой стати мне надо лезть в их конфликт? Да и конфликта-то никакого не было: каждый занимался своими делами, никак не контактируя с предполагаемым соперником. Если разумный не хочет заботиться о своем будущем, то вправе ли сторонний наблюдатель делать это за него?

Постепенно я расслабился, лишь отмечая череду неотличимых друг от друга дней, проходивших мимо меня. Наконец-то я обретал истинное спокойствие, которого мне так не доставало в жизни. Можно было просто созерцать, находя смысл в малейшем дуновении ветерка, поднимающем сухие листья.

Но достичь полного просветления не удавалось: я не мог избавиться от влияния внешнего мира. Иногда к Клыку приходила женщина. Гесс выгонял меня из пещеры указующим жестом, и я безропотно шел куда подальше, чтобы не слышать их криков. И всё равно возвращались будоражащие воспоминания, от которых я уже почти избавился, и требовали моего внимания и участия.

Чтобы отвлечься, приходилось что-то делать. И в этом у меня было полное раздолье. Свобода делать, что мне заблагорассудится. Но за нею — скука. Я был вынужден сам искать себе занятия — Клык упорно не желал мне в этом помогать. Самое простое — осматривать окрестности. Никто не препятствовал мне, я мог ходить, где угодно, лишь бы не забирался на личную территорию других гессов. Но я не собирался пересекать хребет, даже по перевалу, лишь затем, чтобы меня оттуда ненавязчиво попросили. Интересного хватало и здесь.

Например, посадки растений, стебли которых гессы ели практически каждый день. Каждое такое деревце росло рядом с другим, кривые и острые колючки которого защищали съедобное от посягательств травоядных. Надо было аккуратно срезать стебель у корня, выпутать из черных колючек и не дать ему снова залезть в землю. Растение извивалось, дергалось из стороны в сторону, стараясь не только вырваться, но и бросить вас в колючий куст. Если бы такое удалось, последствия могли быть печальными. Колючки вонзались глубоко в тело и очень легко ломались, что приводило к нагноению и интоксикации. Вытащить хрупкие обломки не взялся бы и диагност. Мелкие животные погибали сразу, а людям пришлось бы изрядно помучиться.

Но как же ловко Клык управлялся с ними. Работал он голыми руками, потому что любое растение обычно гибло, если до него дотрагивались как-то иначе. Его виртуозность поражала. Он разматывал деревце, обходя вокруг колючего куста, и никогда его не задевал.

Чужой незнакомый мир интересен, пока он не становится привычным окружением. А я не биолог, чтобы поражаться здешним чудесам и пытаться их классифицировать. Как только понимаешь, как вести себя, чтобы не пострадать от местной биосферы, она становится фоном.