Йэн Бэнкс - По ту сторону тьмы

Шеррис остановилась, вслед за ней — остальные. Зефла посмотрела на Шеррис.

— Опять запахло Гормом, — сказала она. — Наверно, на тебя-то эта штука не набросится, детка.

Шеррис молча стояла, уставившись в землю. Затем она подняла взор на Зефлу и слегка покачнулась, но улыбнулась и кивнула в ответ.

— Да. — Она перевела взгляд на свою левую руку, словно не узнавая ее. — Да, наверно.

— Значит, даже если солипсисты туда и доберутся, — сказал Миц, — они ничего не смогут поделать.

— Ага, — ответила Зефла. — Но если они встретят нас там, мы тоже не сможем ничего поделать.

Шеррис опять покачнулась и сморгнула, пытаясь сообразить. Должно быть что-то еще… Как трудно думать. Зефла посмотрела на Ферила.

— Когда вам следует выйти, чтобы встретиться с подлодкой?

Ах да, вот что, вспомнила Шеррис.

— Часов через тридцать, — ответил андроид.

Кивнув, Зефла повернулась к Шеррис.

— Двинулись?

Она сглотнула ком в горле.

— Двинулись.

Рука изнывала от боли. Шеррис ощущала голод и тошноту одновременно. Она вспомнила, что Миц говорил про рыбу, и рот наполнился слюной при мысли о жареной рыбе с пряностями.

Это было в Шуксане, в Тайле, много лет назад. Она сидела вместе с остальными за грубо сколоченным деревянным столом; сверху свисали фонари, сверкающие ленты и гирлянды. Они ели рыбу, пойманную днем в озере, и пили вино — в невероятных количествах. Потом они с Мицем ушли в спальню и занимались любовью. Фонари погасли, и вот она опять оказалась в гостинице в Малишу — полог листьев над головой, высокие зеркала возле кровати. Но в то же время мысли все время возвращались в тихий горный отель с видом на холмы. В открытые окна врывается прохладный ветерок, он мягко колышет невесомые белые занавески; влажная от пота кожа покрывается мурашками. Она гладит Мица, проводит пальцами по гусиным пупырышкам на боках, на спине, груди и плечах, дразня и возбуждая его. Он возвышается над ней стройным силуэтом, которого еще не коснулись первые лучи рассвета. Внутри что-то начинает медленно биться и пульсировать, как будто она стоит на краю неведомой пропасти, все ближе и ближе к серовато-розовому каменному барьеру, который просвечивает сквозь занавески. Их дыхание становится шумом прибоя; в детстве она любила строить на берегу песочные замки.

Они с Брейганной построили каждая по замку, один напротив другого, сделав их как можно прочнее и выше; на вершине самой высокой башни обоих замков торчал бумажный флаг. Потом они сидели и ждали, чей замок развалится первым. Вскоре наступил сильный, вызванный двумя лунами планеты прилив; волны бились о стены замков. Шеррис увидела, как ее замок начинает трескаться по краям, но она-то знала, что он выстроен лучше, и поглядывала на замок Брейганны, от души желая, чтобы волны подмыли основание обращенной к морю стены. Одна за другой волны таранили песок. Стена начала трескаться, но стояла по-прежнему незыблемо; в груди начало подниматься невероятно горькое предчувствие и даже злоба на море, которое отнимало у нее уже почти дарованную победу. Тут волны стали быстро слабеть и отступать, оставив замки в покое. Шеррис стало казаться, что ничего и не случится, замки вовсе и не собираются падать. Но тут волны нахлынули вновь, и вот целая стена замка Брейганны обваливается, рассыпаясь в воздухе. Помутневшие бурые волны поспешно долизывают развалины, разравнивая песок. Бумажный флаг, недолго поплавав на поверхности, утонул.

А потом вспыхнуло красивое, нестерпимо яркое, ужасающее сияние, величественное и тошнотворное. Оно охватило горы, и берег, и корабль, который, вращаясь, падал на поверхность холодной планеты, как снежинка, кружащаяся в объятиях бесконечной вьюги.

В следующую ночь Шеррис спала плохо. Она пыталась свернуться клубком вокруг больной руки, оберегая ее, словно невесть какое сокровище, стараясь забыть о боли хоть на минуту, чтобы заснуть. В конце концов от полного изнеможения она впала в какую-то кому, в полудрему, в которой сияли два мерцающих сквозь деревья костра на противоположном берегу фиорда. Теперь они оказались так далеко впереди, что их едва можно было различить невооруженным глазом. Из-за далеких деревьев ей послышался голос Синуджа, но сам он на этот раз в ее сне так и не появился.

Морозным утром Шеррис проснулась вместе с остальными. Поверхность залива сливалась с небом в сплошной серой мгле; сквозь завесу из мокрого снега виднелись белые вершины гор.

Она шагала вперед, непринужденно разговаривая о том, о сем, чтобы уверить всех, что с ней все в порядке, и думала о еде. Голод терзал ее все больше и больше, как и боль в руке, завладевшая половиной ее сознания. По совету андроида они обошли берегом выступающие в воду скалы, затем по упавшему дереву перебрались через первый из двух широких потоков, о которых рассказывал Ферил. Чтобы облегчить переход, Миц лучом лазера обрубил с «моста» сучья, но Шеррис все же чуть не свалилась в воду.

Она уже начинала ненавидеть этот холодный, темный, сырой лес, свою больную руку, пустой желудок, голову — за то, что она ноет и кружится, тело — за то, что чешется, глаза — за то, что не хотят сфокусироваться, и мозг — за то, что не хочет работать как надо.

Через второй ручей ее перенес на руках андроид. Холодная вода доходила ему до груди.

Погода слегка прояснилась, потом ветер принес темные низкие тучи, и вновь похолодало. Временами Шеррис уже не соображала, куда они идут, зачем и что ищут.

Все вокруг, казалось, медленно брело мимо них. Шеррис слышала только шум собственного дыхания, точно заведенный автомат, переставляя ноги; откуда-то издалека доносился шорох ветвей под ногами и биение сердца, разгоняющего по венам отравленную кровь.

Она была совсем одна на замерзшем берегу посреди необъятной пустоты. Одиночество окружало ее со всех сторон, и ей уже начинало казаться, что на самом деле она — один из солипсистов-беглецов.

Мозг внутри тела — совокупность клеток, заключенная внутри другой совокупности. Он путешествует в толпе таких же совокупностей — животных и растений, бродит вместе с остальными по тому же истоптанному шару со своим стандартным набором минеральных и химических соединений и жидкостей, обреченный на заточение в своей ловушке, вечно одинокий среди себе подобных.

Совсем как наш бедный Голтар.

Осознав, насколько он одинок, Голтар начал распространять свое влияние повсюду и многого достиг, но все напрасно.

Они росли, сами того не осознавая, в одной из комнат большого пустынного дома. Когда они стали понимать, что живут в доме, то решили: поблизости должны найтись и другие. Наверное, они обитают где-то в пригородах или в какой-нибудь отдаленной части города. Но, заглянув в остальные комнаты дома и даже посмотрев изо всех окон самых отдаленных мансард, они с ужасающей ясностью осознали, что в самом деле одиноки.