Александр Казанцев - Тайна загадочных знаний

– Понял. Шутить и «прятать жемчуг в камни»?

– Хотя бы так! Но камни эти должны лететь в намеченную цель, крушить Несправедливость, Власть, Злодейство!

– Я напишу трагедию, пойду поэтом к герцогу д’Ашперону.

– Да, да! Он предложил тебе. Ол райт! Ты прав! Поступишь верно, хотя и отказался от предложения кардинала Ришелье.

– Д’Ашперон – наш доброносец. Я пойду к нему, чтобы служить не чванству кардинала, а вместе с герцогом нашему общему Делу.

– Потому я тебя и одобряю. Уэлл, уэлл! А теперь иди, оставь меня и отдохни. Я, кажется, усну. И может быть, проснусь. Вери найс!

Но солярий Тристан, Демоний Сократа и Сирано де Бержерака, современник Фидия, Перикла, Кромвеля и Ришелье, не проснулся…

На этот раз «летающая башня» взлетела из горного ущелья не из костра изуверов, но пламя вспыхнуло под ней, подняв ее, как на вырастающем из земли огненном столбе, а по камням ущелья упавшей тучей расползался черный дым, как нельзя больше отражавший горе стоящего поодаль на горном склоне Сирано де Бержерака.

Незадолго до того, он, обученный еще Тристаном, проделал с приборами ракеты нужные манипуляции, чтобы через некоторое время, достаточное, чтобы покинуть корабль, заработали бы сами собой ракетные устройства и подняли к небу гигантскую башню с единственным своим мертвым пассажиром, оказавшимся совсем не бессмертным Демонием, чтобы унести в межзвездное пространство и навсегда сохранить нетленным тело.

Ракета растворилась, исчезла в синем небе, заглохли раскаты грома в горах, где не прошло дождя.

Сирано почувствовал полное и безнадежное одиночество. Он упал на землю и зарыдал, зная, что его никто не видит.

Он не звал, какое время пролежал на земле, но когда повернул мокрое от слез лицо, то не поверил глазам.

У скалы недвижно застыла, словно каменная, фигура индейца со скрещенными на груди руками.

Он был в мягких мокасинах на ногах, в кожаных брюках с бахромой по шву, в куртке, расшитой такой же бахромой, и в шапке с ярким пером. У правого бедра висел колчан со стрелами, у левого – томагавк, боевой топорик, а за спиной виднелся огромный лук.

Индеец, конечно, давно мог бы сразить Сирано стрелой, однако, видимо, ждал, когда он придет в себя, став свидетелем его горя.

Сирано вскочил одним движением и взглянул в узкие темные глаза, наблюдавшие за ним с холодным спокойствием. Тогда Сирано снял висевшую у него на перевязи шпагу, положил ее у ног и протянул индейцу обе руки ладонями вперед.

– Франция! Квебек! – произнес Сирано, надеясь, что здесь все-таки Новая Франция и французские слова могут быть знакомы аборигену.

Индеец молчал, никак не реагируя ни на слова, ни на жесты чужеземца.

Тогда Сирано улыбнулся, приветливо, сердечно.

Вероятно, из всех видов общения людей друг с другом улыбка самое общепонятное и действенное средство передачи мыслей и желаний, способное преодолеть барьеры и языковые, и даже порожденные враждой.

Индеец, не меняя каменного выражения лица, сказал несколько французских слов:

– Колдун. Аббат. Костер.

Для Сирано этого бы то достаточно, чтобы понять, что индеец видел запуск ракетного корабля, совершенный, как он понял, Сирано. И он, конечно, в его представлении – колдун. А у аббата такого колдуна ждет костер. Очевидно, индейцу были знакомы нравы служителей святой католической церкви.

Сирано, превозмогая головокружение, коснулся рукой сердца.

– Квебек. Франция. Друг, – выговорил он, показав жестом на себя и индейца.

Тот с достоинством кивнул. Рука его протянулась к томагавку. Сирано, пересиливая овладевшую им слабость, напрягся, готовый применить узнанные от другого индейца приемы борьбы без оружия.

Индеец взял боевой топор и доверчиво положил его рядом со шпагой Сирано на землю.

И как только Сирано понял, что абориген мирно принял его, силы вдруг совсем оставили его. На него накатился мрак, вызванный горам и всем им перенесенным, он без сознания повалился на землю.

Он не знал, как очутился в вигваме племени, обитавшем в соседнем каньоне, ошибочно принятом Сирано с Тристаном за безлюдный.

Долгое время Сирано находился между жизнью и смертью, даже не воспринимая трогательного ухода за собой семьи Медвежьего Когтя, принесшего его сюда.

Все племя приняло участие в судьбе «колдуна», своей волей отправившего в небо круглую скалу и, очевидно, отдавшего для этого слишком много жизненных сил, вызвав в горах гром без дождя.

Простодушные обитатели вигвама, видя, как мечется в бреду их гость, произнося непонятные слова, не догадывались о его видениях, которые или были повторением пережитого, или подменяли собой реальность, будучи бредовыми грезами.

Даже сам Сирано, начав приходить в себя, не мог провести грань между реально произошедшим и пригрезившимся во время болезни.

Он мучительно старался восстановить цепь событий: неистовая погоня по дорогам Франции, в альпийском ущелье; подъем под пулями гвардейцев, подорвавших усталое сердце учителя; диковинная башня и люк, у которого упал учитель; круглое помещение с окнами, не выходящими наружу; аутодафе, из пламени которого взлетела ракета Тристана, которую Сирано предложил опустить в Новой Франции; и наконец, приземление ее именно в Новой Франции и потом раздирающее душу горе потери учителя с так и не справившимся усталым сердцем!

Но было ли на самом деле все, что «привиделось» Сирано между взлетом и посадкой ракеты?

Лежа в вигваме, Сирано не в состоянии был это решить. Но он и не мог отказаться от воспоминаний о пейзажах Солярии, о мудрой Ольде, о горячей и нежно любимой Эльде! Но… если они с Тристаном побывали там, разве та же Ольда не исцелила бы его усталое сердце? Разве отпустила бы его с Сирано на Землю, чтобы он сразу погиб бы там?

Мучимый этими вопросами, Сирано выздоравливал, не зная, как ему отблагодарить приютивших его индейцев.

Случай помог ему оказать услугу Медвежьему Когтю, как звали его спасителя, который едва сам не погиб от когтей медведя во время охоты. Его принесли в вигвам истекающего кровью. И Сирано отдал ему свою кровь, перелив ее в его жилы так, как сделал это, спасая когда-то Сирано, Кампанелла. Сирано повторил запомнившиеся ему приемы, которые вечный узник описал в своем медицинском трактате, еще находясь в темнице.

Спасение Медвежьего Когтя «колдуном», каким племя продолжало считать Сирано, еще больше расположило к нему индейцев.

Он еще долго прожил с ними, пока окончательно поправился, знакомясь с их немудреным бытом. И ему казалось, что он действительно имеет дело с одичавшими за миллион лет соляриями, но сохранившими не достижения былой цивилизации, а твердые устои справедливого уклада общества.