Многократор - Художник Её Высочества

— Смерть — и есть бессмертие, — глас с небес.

— А-а, и вы здесь, владетельная сила! Влчек, вы тоже в заговоре?

Впереди, явно, море Потаторов, уж больно шибает перегаром. Над поверхностью то опухлое мясо всплывет, то фонтанчик ударит, извергают из себя невмочное упившиеся.

— Искусство — вытяжка из любви. Но мой портрет выкини, не упрямся, хоть ты и настырней моей бабушки. Выпить хочешь?

Если откровенно — д а в н о. Такая катавасия! Предложите только.

Вниз опускается кубок.

— Только по карточкам и с московской пропиской. Пей, не бойся. Умрешь — не почувствуешь.

Он боится только одного, а это-то… тьфу без нолика, который и пустота, и вакуум, и нихиль. Последнее слово какое-то матершинное.

— Кровь?

— Тоник страстей. На поверхности только по великому блату.

Скульптура в фонтане забавна. Вместо рук лебединые головы, шеи голов ручками амфоры, клювы ранили шею, из ранок по вазообразному телу и ногам бегут струйки вина. На ногах вместо пальцев — головы ящериц, языками слизывающих кровь стекающего вина. Правда, первый раз в жизни видит, чтобы фонтан стоял на пляже у самого моря, заехав наполовину в грязно-розовую пену.

— Простите, вы не скажете, где отсюда выход?

На песке лежит мужчина.

— Выход, надо думать, по краю сознания. Шучу. Там единственный выход, молодой человек, — махнул рукой в сторону острова, но задев пальцами поля шляпы, сморщился от боли. — Чёртов луденский суд! Решили, что лучший миникюр — вырывание ногтей.

— А как туда попасть? Не вплавь же?

— Пловец в океане случайностей заплыл не слишком далеко, его ещё можно спасти. Ни к чему плескаться в дешевом винище. Достаточно кликнуть перевозчика. Эй, мерзавец, сюда!

От острова плывет баржа, увлекаемая ржавым буксиром.

— Пловец в океане случайностей совсем не борец. Он слаб, он устал, он не может встать и идти по воде, но ватерлиния взгляда его по волне.

С баржи смутные тени сбрасывают сходни.

— У меня ощущение, что я вас знаю.

— Стечений в океане случайностей не может быть. Пловец в океане случайностей вообще не может плыть. Океан и пловец — две разные вещи, как дух и могила не могут быть вместе. Но это уже хорошие вести. Плыви!

— Подпишите стихи.

— Урбан Грандье.

Берег стремительно отодвигается, но хочется вернуться и преклонить голову перед этим человеком, может быть, даже поцеловать полу пропыленного плаща. Равным образом можно вложить ему в рот пальцы, чтобы прочитать экзорцизмы, или изругать последними словами. Сложный был человек. Почему был? Вот же он! Чему удивляться, если смерть и есть бессмертие. Смешно сказать, но луденский священник — единственный человек того отвратительного времени, поразивший воображение художника. Только не надо удивляться такой встрече. Давно пора принимать всё как есть. Или наваливается отупение после вина с блудливой точкой красного кадмия. После страстей всегда безразличие.

Грандье. Не дай Бог родиться вне своего времени! Ошибка природы, плевок гнилозубого на грааль, свинство. Здесь — высушенные поповскими страхами души, а здесь — талантливый человек, фейерверк свободного разума, выдающийся оратор своего времени. Ему бы чем толковым заниматься: картины писать, книги, историю, а то — теологией. Но так уж парадоксально получается: над чем насмехаешься, порой тем и занимаешься. Благоразумие не выше случая. И чувствовал вкус жизни, амурничая с монашками-урсулинками, и любитель посмеяться над собой, паче же над фанатичной капуцинской братией, а кончил плохо, раз впереди времени. Дружно набросилась, славная компания, связались злобой, главный враг — патер Миньон, страдание и ревность которого в том, что красноречие Грандье обезлюдило его приход, все хотели слушать только священника церкви Святого Петра, госпожа Сазильи, весьма важная дама, родственница кардинала Ришелье, сам кардинал приложился, не в состоянии забыть дерзости, рожденные сатирическим пером Грандье, и прокурор, дочь которого соблазнил священник. Но самое главное — предала возлюбленная. Сохранилось предание, что за час до смерти Урбан спокойно напевал песенку и позже смеялся над неудачной попыткой удушить его будто бы из милосердных побуждений. Веревка, накинутая на горло, перегорев, упала в костер, пламя которого уже обглодало замечательной твердости священника до пояса. Франция еще долго спорила, куда попал Грандье, в ад или рай. Оказывается, в ад. Только место там другой компании, от апологета Святого Фомы Аквинского, неугасимого светоча христианской философии и фашиста, до Папы Иннокентия IV, благословившего геноцид во имя божьего торжества. Банщик требуется всем!

Жуткий холод. Чем дальше от берега, тем сатанее ветер. Баржа в ледяной коросте.

— Мы так не договаривались. Я ж сейчас в сосульку превращусь! Эй, Гжимултовский, кончай свои эксперименты! Мне что обещали? Хрустальные туфельки на босу ногу и пианино через плечо, а здесь что?!

Вдоль бортов люди, вжавшиеся друг в друга. Они почти уже замерзли. Степану сразу ясно, что здесь за реконструкция. Он сам из тех мест, а это та самая баржа. Поздней осенью ударил мороз, река вставала льдом в затонах, и конвоиры, сытые равнодушные люди, ушли на берег в утепленный сруб отпиваться водкой и играть в карты. Все пятьсот человек русских немцев, перевозимые в лагеря, замёрзли той осенью. Но здесь пока кто-то жив. Жив и низкорослый кавказец. На знаменитых усах — сосульки. Он нелепо топчется на одном месте, трясётся. Холодно генералиссимусу, холодно гению всех времен и народов. В этом его кара: вечно умирать с людьми, отправленными им умирать.

В коленях женщины ребёнок. Она снимает с него, ненужный уже ребёнку, свой плащ и протягивает.

— Возьмите.

И ведь берёт вождь, берёт Виришвило, ослиный сын! Не может не брать. Дать бы этому клещу чего согревающего. Крови. Но даже если дашь по единственной капельке от каждого человека из миллионов убитых им, клещ лопнет, что для него будет благом. Чего нежелательно во имя справедливости. Пусть тоже мучается.

Сбрасывают сходни и Степан сбегает на берег. Буксир с баржей растворяются в, стелющимся над морем, то ли тумане, то ли дыме.

— Что здесь? Выход? Ничего не вижу! Кончайте мне тут сумерки богов! Гжилмутовский, Аби, — полный свет! Не говоря уже о тепле, доннэр вэтэр!

Над ним битва между галками и сороками. Из неё выметывается отрубленная рука, поднимается к огромной люстре и с невероятной быстротой вкручивает стеклянные груши. С пулеметной частотой загораются новые и новые лампы, становится светлее, но с моря одновременно налетает волна всё-таки дыма. В горле першит от гари.

Абигель опустилась с небес на твердь.

— Достаточно. Пора просыпаться, девочка.

— Вполне достаточно. Тоже устала. Самое главное: времени не осталось. Я думала, что только я скоро умру, но получается, что конца света всем не долго ждать.