Многократор - Художник Её Высочества

— Я, бляха-муха, Степашик, не собираюсь называть природу топологией. Чесно слово! Конем педальным, пивом сладким, повидлом кислым, чем угодно, только не топологией!

— Хорошо! — рявкнул Степан-венценосец. — Я заговорил о теологии средневековья только потому, что она мне противна.

— И мне не по душе! — не сиделось Вильчевскому. — Душа весит от трех до четырех унций. Вертолёт — улетевшая душа танка. Ты знаешь, человеческая душа ведь тоже имеет душу. У той, в свою очередь, своя душа, и так до бесконечности. Эти матрёшки, обладают способностью сгущать воздух в призрачное тело, хи-хи, душа из сгущёнки, и делать звуковые снаряды…

— Как у тебя, — закрыл тему Степан. — Закончу я греками.

— И слава Богу! А то я с тобой тут уже вспотел, как дирижер большого симфонического оркестра. С греками-то веселее.

— Дослушай меня. Аристотель, заметь, называл первичную материю богом, только когда ему лили в задницу кипящее масло. Но стоило маслу кончиться, снова называл вещи своими именами. И хотя он говорил, что «основу всякого бытия принципиально не пощупать», но я его защищаю. Откуда ему было знать, что «первая материя» — Всеобщий Вакуумистый Разум? Зубных щёток ведь не было! Позволим ему его шатания и расплывчатость!

— Позволим! — ударил по столу Вильчевский так, что рок-н-ролльные ножки стола ревматически скрипнули. Похоже, ревматик доживал последние мгновенья.

— Остановить жизнь можно только тотальной забастовкой разума. Но это самая невозможная вещь. Пусть всего один мыслячий микроб на вселенную будет штрейкбрехером — всё! Мир уже не застынет холодцом и развернётся. Самоубийца, прыгнувший с балкона, разве не ангел духа? Не перебрать бесконечные черные и белые четки жизни! Не остановить жизнь! Будешь спорить?!

— Ни в жисть! Лучше жопу гомику подставить! Я тебя целиком и полностью поддерживаю!

Друг Иван отрыгнув «Тремя Геркулесами», доверительно сообщил, что аристократка, изящно закурившая тонкую длинную сигарету, когда сигарета сгорит, начинает жадно зобать бычок, вроде бичёвки. Всё непросто во вселенной. И, разумеется, неспроста.

Степан желает закончить. Но Вильчевский просунув палец, постарался пропихнуть голову.

— Степик, Степик! Можно я доскажу-у-уж?! — и тянет руку, и трясёт ладошкой, как первоклассники, которые, как известно, в первом классе поголовно ходят в отличниках. — Ежели, Аристотелю вакуум, как гусь свинье — не баран капусте, то ежли Архимеду дать точку опоры, он точно землю перевернет! Ему ж, пьяной морде, средиземное море по колено! Погоди, погоди! Я всё думаю, где нам художникам погребаться, когда станем первичной материей. Не на кладбище же! Не видать ни шиша, кроме донышка стакана на гробовой плите во время поминок, и завидно. Давай заранее выдолбим в скале, обуреваемой морем, полость, напишем завещание, чтобы нас худо-бедно-а-жников сожгли, мелко перемололи в порошок, смешали с перемолотым же сухим спиртом и определили в стеклянный баллон с дырочкой на жопке, баллон в полость. Будем смотреть на сумбурное море, красота! закат, рассвет, дождик, солнышко, кораблик потонул, — и сыпаться помаленьку в море, а потом поплывем с Гольфстримом, попутешествуем, всё динамика какая. Художники пьют — на море волны встают. А пока сыпемся, чтоб потомки только жестяной козырек периодически из уважения красили. Козырек нужен, чтобы чайки не засрали термоса с прахом. Классно же после смерти ещё поживем? Чо смерти бояться?! Не так страшна Карла Маркса, как Фридрих Энгельса!

— Смерть — всего лишь символ удобрения.

— Ты прямо на этого похож… на Спинозу. Не, не… на Зевса!

Степан встал греческим профилем на фоне стареющей бронзы заката (лопоухость в этом ракурсе не определяема).

— Хых! А я и есть Зевс. Найдите десять отличий.

— Так давай выпьем тогда за тебя? — вскочил истомившийся Вильчевский.

— Давай, — согласился постучать ендовой Зевс. — Почему нет?

Водярки выпить — с горящими глазами предложил дружок. Он сгоняет.

Не надо. У Зевса есть в заначке. Живо сорвали колпачёк, налили полные стаканы. До самого верху. Вровень с бортиком. Поверхность даже выгибалась наружу линзой. Донести её до рта, не пролив ни капли, можно только либо дрожащим за каждую каплю отпетым алкоголикам, либо богам. Как ни странно, так и получилось. У Вильчевского рука до локтя мокрая от водки, у Степана пальцы сухие.

— Значит бога — худонужника нет?!

— Нет! — отрезал Зевс.

— И всё живое?! — завизжал его огромный друг.

— Абсолютно всё!

— А когда сдохнем, превратимся в разумную батарею?!

— В разумную вселенную! Подумаешь, вселенная; туда-сюда сотня тримерлдинов киллометров, два дня лесом, два дня полем.

— Ты за это отвечаешь Зевс?!

— Я так хочу!

— Урра-а-а-а!

Они проглотили водку и разнесли вдребезги рок-н-ролльный стол с крышкой, опалённой в нескольких местах божественным огнём.

Проиграл Бумажный душу.

Проиграл чисто технически, не творчески, банально забыл выполнить одно условие до 24 часов.

И что теперь? Гореть ему в аду теперь, такому красивому из-за угла?

Давайте так. Сделаем просто. В 2781 году покажем портрет Абигели и подсчитам голоса за его качество. Кто за ад для Б.С.А. - бросает два снежка в левую чашу весов, кто за рай — бросают яблоко в правый грааль (пардонидзе). Воздержавшийся — своё яблоко сьедает и бросает кочерыжку в фотку Б.С.А… Б.С.А. за адову вероятность рот откроет. Это его превентивное аутодафе будет. Рот Б.С.А. у открыть без проблем. Он же не из вашего времени, он НАИБОЛьший ЗАСлуженный РАботник КУЛЬтуры двадцатого века — НАИБОЛ ЗАСРАКУЛЬ.

Договорились?

По рукам!

Решил позавтракать. Сунул в рот пончик, случайно вдохнул в себя сахарной пудры и чихал, и отперхивался до изнеможения. Отказал в должности ни в чем не повинному кулинарному изделию и запустил на крыши, на растерзание птичкам. Сделал бутерброд, но, ослепший от беспрестанного чихания и разозлившись, куснул, да прихватил вместе с хлебом палец. Здорово так себя тяпнул. Прорычал: «Чтоб тебя баба-яга в ступе прокатила! Утро вечера мудренее называется!» Тут еще материализовавшийся Терентий предложил посмотреть на учения имперского флота. Императрица Астреи приглашала, маршалитет также был бы рад принять в качестве почётного наблюдателя, побренчать чтимо в виде исключения перед гуманитарием оружием чистейшим серебра.

— Пальнуть дадут?! — спросил сердито, зажав горячий палец в прохладном кулаке.

— Что не дадут? У них там четыре луны. Куда им столько?

Чересчур, за прикушенный палец разнести луну. Однако ж, почему бы не устроить стрельбище по летающим тарелочкам, каменюгам размером с Сицилию где-нибудь на отшибе, в поясе астероидов. Комплекс ГТО{ готов к труду и обороне. } заодно можно сдать.