Многократор - Художник Её Высочества

— Мне не нравится цифра четыре, Арнольд Аргентинович.

— Императив принят. Пропускаем. Под номером пять: охота за головами. Так выпьем же за блестящее выражение человеческой мысли! За охоту на голов… э-э… на головы… э-э… за головами.

— Я, Аскольд Валерьянович, за головы пить не стану. Увольте.

— А за неприятие цифры «четыре»?

— Буду!

— Гип-гип-ура!

Порой кажется, вне смысла падает кубик жизни. В нем тысячи граней. Эта грань — Аби, эта — Лузин, та — Вильчевский, ся — Форшмак. Жульену свою грань. Кубик скачет, крутится, отскакивает, перекатывается, укладывается надолго или на неустойчивое мгновение, — и дальше, дальше, разыскивая приемлемые варианты. Кто мог предположить, что он, Степан стремительно сблизится с забулдыгой, и пока ещё опасным свидетелем-заугольником Головатым, и с патентованным дурачком Форшмаком? Но ведь лежит сейчас кубик на этих гранях, и ему такой мезальянс где-то даже и нужен, где-то даже нравится. На дне всегда гуще. Удивительно. Удивительно прихотливо скачет кубик жизни!

— Где у вас Сан-суси?

— Что ещё за рыба?

Безграмотному художнику растолковывают, что речь о туалете. Заблудили его. С древнегреческого же идиома переводится, как «кабинет задумчивости»? Нет, оказывается, сия идиома все-таки новейшего времени. Вот убедительный аргумент: в другой транскрипции удовлетворение потребности звучит следующим образом: сделать взнос в КПСС. Чувствуете музыку сфер, римляне? Если почувствуете — завидуйте новейшему времени и абсциссу кучеряво не гните. Абсцисса прямая только, если от Сан-Суси до «кабинет задумчивости» или до сборной членских КПСС перерыв не менее трёх бутылок пива.

Головатый, высосав из оливки её креветочную душу, спросил:

— Степан, можно задать вопрос в сторону?

— Валяйте.

— Ты очень любишь Абигель?

Степан напрягся. Что это ещё за фривольности?

— Впрочем, извини за бестактный вопрос, — потер пальцем переносицу. — А ты будешь дописывать портрет? Нет, оставим. Пустое! Очистив контуры картины, помимо геометрии холста, то зрим мы божии вершины, то ловим мельк бесовского хвоста.

Не стал переспрашивать. Разговоры пьяные, вопросы пьяные, ответы такие же. Кубик жизни скоро покатится дальше. И голова художника, недолго ждать, покатится дальше без помощи гильотины, сама по себе, навроде ртутного тела, свободного до анархии. Пьянство — добровольное сумасшествие. Вот покинет их собутыльник Сан-суси, совмещенный с партийной кассой и кабинетом задумчивости, выпьют они огненной воды — и кому что. Художник сумасшествие пьянства будет плюсовать к умопомрачительной действительности, а потом делать вид, что всё для него ясно, как апельсин и улыбаться знаменитой улыбкой авгуров. И окружающие ему в ответ, нагадавшись по внутренностям животных, будут ржать при встрече, сивушные мерины. Все знают: гадание — глупейшее занятие, но виду не подадут. Ломаем каменные дома на дрова. Ром в стаканах? Тогда отдать швартовы, флибустьеры! Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йяха-ха, и бутылка рому!

— Лёха-палец с вазелином спалился на хазе, не успел слинять, Димыч с бананом в ухе сгорел на урле, а я жаво-о-ой! Завязал, мужики, и не жалею! Человеком стал, с белыми людьми обчаюсь!

— Так вы, дражайший, жизни радуетесь? Славно! За это пригубим по жизнеутверждающему глотку.

— Вздрогнули, корешки?

— Сгинем без покаяния!

Они хватили такую дозу, которой хватило бы автомобилю, работающему на спирте, проехать не один километр.

— Интенсивно! Клянусь Элладой!

— Кто столько налил, едят тебя мухи?!

— А вот, прекрасненький вы наш художник. Это вам не картинки красить кисточкой ушного волоса.

— Не чешите мне лысого! — рявкнул Степан (Бадьян инстиктивно схватился за макушку и поджал губёшку). — Картины мои па-апрашу не трогать! Я ещё оставлю след в ыскусстве!

— Лишь бы не шрам-с.

— Засос можно. Засос, на фиг, не статья восемьдесят вторая, расстрельная

— Так, господа! Сейчас на одну ногу встану, за другую потяну и в форточку выкину.

— Молчим.

— Не вякаем.

— То-то! А то в чулан и на горох.

— Простите, пресветлый, так всё-таки в форточку или в чулан?

— Там посмотрим.

— Рельсы после трамвая можно оставить.

Поднимите руку кого нет. Аби нет, спроса нет. Телефон молчит, подлец. В кулаке, чего то ради, кукишок зажат.

— Для нудистов кандалы — одежда, для женщин кандалы — бюстгалтер, для монаха кандалы — бытие в миру. Ох, я тоже порой чувствую на себе кандалы особого рода.

— Бюстгалтер что ли, ёлы-палы?

— Выше.

— Жисть?

— Конфигурационные составляющие.

— А что это такое?

— А какая разница, мой друг? Щучья голова.

— Вкус какой-то стрёмный у ваших оливок. Рыбой воняют.

— Ты обратил внимание, что они без косточки? Внутри креветку разве не заметил?

— Ну, ёлы-палы… Сегодня в борделе рыбный день: будем русалок ентовать.

— Остановись ты, языкастый! Займи рот вон хоть маслинами… то есть оливками.

— Видал я ваши мальвивки и ослины! А столица Испании что? Марокко?

— Зачем тебе это, преблагой?

Оказывается какое-то турбюро предложило свои услуги в лице турагентов-штукарей. Тормознули и спрашивают: «Хотите выиграть бесплатную путевку в испанскую столицу например?». Получили адекватный ответ: «Я за бесплатно и так всю страну объездил». «Каким образом, если не секрет?» «Не секрет. Я сейчас вам ножичек покажу, вы кошельки отдадите и если меня менты возьмут за жабры, то само собой в очередную бесплатную поездку отправят». Агенты не схлюздив, ответили: «Если за вами не охотится Интерпол, турпоездка в любую страну Европейского сообщества, к сожалению, не светит».

— Бадьян, скажи, а какая столица Африки?

— Столица Африки? Э-э-э… Забыл.

— Дорогой наш авторитет, Марокко — всего лишь испанский соус для спагетти. Томаты, жгучий перец и опять же креветки.

— Вы перепутали, Стратилат Романович. Спагетти с креветкам — национальное блюдо итальянцев. А в Испании едят редьку. Редьку с оливковым маслом и красным перцем. У них редьки, что грязи в Марокко.

— В соусе что ли?

— Э-хе-хе, грамотей ты наш! В Марокко ведь дожди идут не переставая. И моржи покоя не дают. Все пляжи перекопали копытами.

Уязвленный Бадьян, растопыривающий бедное слово, забрав стакан, предварительно не забыв наполнить его, ушёл на балкон.

— Зря обидели.

— Ничего, может, хоть газеты будет читать иногда, сидя на очке, перед употреблением по прямому назначению. Слово слову костыль подаёт.

За окнами реактивные самолеты услужливо начертили на небе белую решетку для игры в крестики-нолики. Небожители играть отказались, рабочий день ещё не окончен.

Аби нет. А, пусть ходит где хочет!

— Бадьян, как вас по отчеству, я запамятовал? Подите сюда. Мы будем прощение просить.