Алексей Корепанов - Обыкновенная прогулка

Корабль не был разведчиком, не был простым трудягой межзвездных дорог. Корабль не был каравеллой Колумба или судном Магеллана. Корабль был ковчегом. Из тех, что известны людям с библейских времен. Только спасался он не от потопа и не от мора, и не от саранчи египетской, и не от тьмы трехдневной, и не от прочих почти смешных в своей безобидности пустяков.

Он уходил от Войны.

Уходил от Войны.

От Войны.

Корабль был построен на средства людей, напуганных этой войной.

Не самой войной - ее в о з м о ж н о с т ь ю.

И час старта настал, и беглецы покинули зеленые земные

луга и пустились в путь, чтобы на чужих бурых равнинах вместе радоваться тому, что они оказались предприимчивее и дальновиднее тех, оставшихся на неспокойной Земле, на пороге войны.

И чужая равнина, такая далекая от всех земных бед, приняла их, и расступилась под ними, и вновь сомкнулась над их телами, покрывшись легкой рябью холмиков с желтыми обелисками.

Они лежали у стабилизатора, и Эдгар боялся высказать то, о чем думал очень давно, может быть, еще с тех пор, когда Земля впервые не отозвалась на их сигналы, и другие тоже боялись...

Чужое солнце тяжело погрузилось в траву, чужое небо наливалось

густой темнотой и в нем проступали чужие звезды.

У самого уха Эдгара раздался голос в наушниках:

- Как дела, Командир?

Это спрашивав Помощник, сидевший в далекой рубке управления, и голос его слегка дрожал.

- Как дела? - задумчиво переспросил Командир и замолчал.

Он отложил бортжурнал, вынул из кармана куртки сигареты, не заметив, как упала в траву маленькая копия с картины Большого Джорджо, и поднялся. Он поднялся, расправляя ноющие плечи, и вслед за ним поднялись остальные. Еле слышно шелестела роща, чужие звезды разгорались все ярче и ярче, и гигантская башня космического корабля тускло отражала звездный свет.

- Как дела? - повторил Эдгар и посмотрел на неподвижных спутников. Будем ремонтироваться. Тщательно ремонтироваться.

Он похлопал по боку вездехода - бок отозвался тихим печальным звуком.

- Предстоит очень долгий путь.

А хотите одно небольшое высказывание, возможно, не совсем уместное, но зато довольно солидно звучащее?

"Человек живет и функционирует не только в пространстве и времени реального физического, социального мира, а еще в своих личных, индивидуальных пространстве и времени, зависимых от него, им же обусловленных, без него невозможных, но объективно реальных так же, как объективно реально существует сам субъект".

Убедительно?

Эдгар сидел на диване и о чем-то думал, а на экране уже шла передача "А ну-ка, девушки!", и очаровательные и обаятельные девушки с ослепительными улыбками соревновались в скорости изготовления пельменей, и нестареющий ведущий сопровождал их проворные движения остроумными комментариями.

Эдгар посидел еще немного, потом выключил телевизор и вышел из Комнаты Кипарисовой Аллеи. Немного помедлил в прихожей, словно ожидая чего-то - но безуспешно.

- Вперед? - сказал он негромко и покинул квартиру.

Слово "вперед" в данном случае ровно ничего не означало, потому что с таким же успехом могло быть заменено словом "назад". Или "в сторону". И в смысле пространства, и в смысле времени.

*

Неподалеку от дома располагался довольно обширный парк культуры и отдыха и Эдгар направился именно туда. Утро уже разошлось вовсю, небо синело, солнце светило, гравий на дорожках был мокрым и всего окружающего коснулись метаморфозы, так что самое время сейчас было бы, подобно Овидию ("подобно", конечно, по форме, а не по силе изображения) рассказать "про тела, превращенные в формы новые" (перевод С. В. Шервинского) - но с этим можно и повременить. Ей-богу, спешить некуда. И Эдгар не спешил. Он прошел мимо "чертова колеса" и не работающего в эту раннюю пору аттракциона "Автодром", мимо летней эстрады и качелей, почитал газеты на стенде и сел на скамейку, где посуше, натянул шарф на подбородок, сунул руки в карманы и кто знает, о чем задумался, глядя на красные лепестки, осыпавшиеся на мокрый гравий из чьего-то букета. А возможно именно о лепестках и задумался Эдгар.

Так и подмывает порассуждать о вероятности тех или иных событий в континууме, но вряд ли это получится, потому что за деревьями замаячила некая личность с печатью похмельной муки на лице, и личность эта обязательно подойдет к Эдгару и попросит закурить и, возможно, пожалуется на нелегкую долю - и история о лепестках так и останется нерассказанной.

Итак, утро было очень неуютным. Небо серело беспросветно и безнадежно, влажный ветер морщил коричневые пятна луж, а редкий лесок на холме казался блеклой картиной, намалеванной кистью бездарного художника. Была обычная пасмурная погода. Была осень. Дождь провел бессонную ночь и превратил проселочную дорогу в две бесконечные цепочки луж. Между лужами расползлась коричневая жижа, и идти можно было только по самой обочине, покрытой жухлой травой.

Он так и делал. Он шел осенним пасмурным утром, поеживаясь от ветра, то и дело оскальзываясь и въезжая сапогами в коричневую жижу, шел, бросая рассеянные взгляды на лесок, похожий на бездарную картину.

Он шел без определенной цели. Он был в отпуске. Попрощался с сослуживцами, переночевал в своей холостяцкой городской квартире, а утром сел за руль и приехал сюда. Почему сюда? Да потому, наверное, что давным-давно, лет двенадцать назад, в студенческие времена, он в этих краях принимал, как принято говорить, участие в сельхозработах. Стояла такая же пасмурная осень, шли дожди, только был он тогда не один, а было их пятеро ребят и пятеро девчонок, и вечерами, возвратившись с картофельного поля и наспех перекусив, они бродили по сельской местности и пели под гитару или танцевали в невзрачном клубе, такие неуклюжие в сапогах и телогрейках... Он снял комнату у той же бабки Шуры, которой когда-то колол дрова и носил воду, и она, конечно, его не узнала. Ведь время большой мастер играть в перемены.

По утрам он бродил по окрестным дорогам, уходил в

пасмурный лес, медленно пересекал голые поля, разбухшие от долгих дождей. Машину он не трогал - она оставалась стоять у калитки, ведущей в бабкин огород, уныло глядя мокрыми фарами на потемневшие жерди.

Однажды он набрел на покосившийся сарайчик и с

удовольствием полежал на прелом сене. Когда-то он уже был в этом или очень похожем на этот сарае и так же лежал, заложив руки за голову, а по крыше постукивал дождь.

Еще ему нравилось ходить по дороге, которая взбиралась на холм у окраины села. На вершине холма, окруженная невысокими березами, упиралась в небо тонкая колокольня. Внутри колокольни было тихо и немного торжественно. За колокольней, среди низких колючих кустов, вкривь и вкось торчали из земли серые гранитные плиты и кое-где чернели ветхие кресты. А дальше, за холмом, тянулись голые поля, и серая полоса леса сливалась с серым небом.