Алексей Корепанов - Станция Солярис

Что случи...

2.

Все вокруг было каким-то странным и в то же время почему-то казалось вполне привычным, словно такое происходило уже не раз - и не только со мной. Я висел в пустоте, не ощущая своего тела, которого, возможно, просто не было, и меня, бесплотного, пронзал чей-то пристальный взгляд - не добрый и не злой, не торжествующий и не укоризненный; совершенно иной взгляд, не поддающийся никаким определениям. Я пытался укрыться от этого неподвижного взгляда, но мне это не удавалось и не могло удасться, потому что я не знал, что же такое я сам - лишенная всего бесплотность и бесформенность, нечто, растворенное всюду - и нигде...

Не было ни пространства, ни времени, но все-таки из ничего сотворился некий начальный миг. Светящаяся первоточка пронзила Тьму, и из Хаоса начал возникать мир. Из плавающего в первобытных водах яйца родился Брахма...

И появились тени. И исчез пристальный взгляд.

Тени сгущались и расплывались, тени постепенно превращались во что-то знакомое. И издалека, становясь все более внятным, донесся голос:

- Кельвин, ты слышишь меня? Ты меня слышишь, Кельвин?

Невидимая карусель наконец замедлила ход. Окружающее почти перестало качаться и обрело относительную четкость линий. Ближайшая ко мне тень оказалась вовсе не тенью...

Я довольно резко поднял голову и сел на кровати, ощутив легкое головокружение. У меня почему-то шумело в ушах, словно долетал из какой-то дальней дали шум прибоя. Океанского прибоя.

Океанского!..

Не веря своим глазам, я уставился на сидящего рядом с кроватью человека в черном свитере, растянутом у горла. Худощавое, иссеченное морщинами лицо с костистым носом, красные прожилки на скулах, короткие седые волосы, усталые, чуть слезящиеся покрасневшие глаза под густыми бровями.

Этого человека я хорошо знал. Но он не должен был находиться здесь, он просто не мог быть здесь, потому что давным-давно был там, очень далеко отсюда, за пустынными безднами, за скоплением космической пыли, в мире двух солнц - красного и голубого... Он не мог ни с того ни с сего появиться здесь... Где - здесь?..

Я медленно огляделся - голова продолжала кружиться, шум в ушах не прекращался, хотя как будто бы стал стихать - и слабыми пальцами ухватился за простыню, прикрывающую мои голые колени. Шкафы... полки с книгами... два кресла... белые ящики с инструментами... микроскоп на полу... большой стол у окна...

Окно...

А за окном - уходящие к горизонту ряды черных волн, жирно блестящих под низким красным солнцем, подернутым разводами грязного тумана.

Мне показалось, что я брежу.

- Кельвин, ты узнаешь меня? - подавшись ко мне, спросил человек, сидящий на металлическом стульчике возле моей кровати.

Я оторвал взгляд от привычной картины багрового заката и перевел глаза на него. Он внимательно всматривался мне в лицо, и его острый кадык то и дело судорожно дергался вверх и вниз. Под глазами у него висели мешки, набрякшие бурые мешки, отчего вид у него был не очень здоровый.

- Ну конечно, узнаю, - собравшись с силами сказал я, чуть не подавился собственными словами и, резким звуком прочистив горло, повторил: - Конечно узнаю, Снаут.

Он облегченно вздохнул и, нагнувшись, положил на пол шприц, который до этого сжимал в кулаке.

- Слава Богу, Кельвин. Слава Богу. Ты нас изрядно напугал. Пятые сутки...

- Пятые сутки... - осмысливая услышанное пробормотал я и посмотрел на свою руку. Сгиб локтя был усеян красными точками.

- Да, - Снаут кивнул и, сцепив пальцы, сложил руки на животе. Концентрат внутривенно и шок-уколы. Как учили. - Он усмехнулся и подтолкнул шприц носком ботинка, так что тот закатился под кровать.

- Как учили, - эхом откликнулся я и вновь посмотрел мимо него, в окно, за которым быстро угасал закат. Черная спина океана теряла в сумерках характерные детали, и можно было представить, что там, снаружи, за стенами Станции, простирается голое поле. Обыкновенное земное поле, упирающееся в березовую рощу. Или в сосновый лес.

Голова у меня все еще слегка кружилась - вероятно, от слабости, - и я опять лег, поправив подушку. Меня не покидало ощущение, что все происходит в бреду. Снаут исподлобья глядел на меня.

- Сейчас, - сказал я. - Вот только немного соберусь с мыслями.

Сейчас, Снаут. - Я перевел дыхание. - Как ты догадался? Или это Сарториус?

Снаут пожал плечами:

- Твой видеофон не отвечал. Слишком долго не отвечал. Пришлось нанести тебе визит, - он вновь скупо усмехнулся, - без предварительной договоренности.

Я держал себя в руках. Я очень крепко и надежно держал себя в руках.

Я старался изо всех сил.

- Сейчас, Снаут, - повторил я и закрыл глаза, - Сейчас мы поговорим.

Я все помнил. Я все прекрасно помнил. Тот разговор со Снаутом, несколько суток назад...

Тогда от Снаута вновь пахло спиртным, и глаза у него были грустные и затуманенные. Он слишком часто пил... после всего того, что случилось с нами, и я еще подумал тогда, что это может для него плохо кончиться. Но я его не осуждал. Я и сам был бы не прочь напиться - до слез, до истерики, до беспамятства, - только я знал, что это ничему не поможет и ничего не изменит. Опьянение неизбежно пройдет - и ты вновь окажешься лицом к лицу с тем же самым, ничуть не изменившимся миром.

"Снаут, - сказал я ему в тот день, - я хочу, чтобы Хари вернулась".

Он долго, с какой-то болезненной гримасой смотрел на меня и молчал, и могло показаться, что он не расслышал или не понял моих слов. Его загорелый лоб больше уже не шелушился и блестел от пота, хотя кондиционер работал вполне исправно.

- Хочу, чтобы она вернулась, - четко отделяя одно слово от другого повторил я, склоняясь над его креслом.

- А я не хочу, - наконец полузадушенно ответил он и вытер лоб рукавом черного свитера. - Не хочу ничьего возвращения. Неужели тебе мало, Кельвин?

Он налил себе еще полбокала и залпом выпил. И закрыл лицо ладонью, словно отгораживаясь от меня.

- Да, мне мало, - сказал я. - Мало, Снаут! Ты выбрал самый легкий путь, но он же и самый пагубный. Хорошо, сиди и пей, и проклинай этого могущественного младенца, который не ведает, что творит, а я пойду к Сарториусу. Пусть еще раз снимет мою энцефалограмму в бодрствующем состоянии, только на этот раз я буду усиленно думать на вполне определенную тему. И если что-то действительно получится, вас с Сарториусом это никак не заденет. Это будет касаться только меня.

- Прости меня, Кельвин, но ты дурак, - отозвался Снаут, не отрывая ладонь от лица. - Ты вновь лезешь в болото, из которого все мы только что еле выбрались. Наверное, ты просто мазохист, Кельвин. Больной психолог.

Его плечи вдруг мелко затряслись. Кажется, он смеялся.

- Мало того, что мы все здесь заразились от этого... младенца, - с надрывом проговорил он, по-прежнему отгораживаясь от меня ладонью, - мало того, что мы все больны... Так нам еще присылают больного психолога!