Алексей Корепанов - Марсианское диво

Чувствуя, как сердце бухает уже не в груди, а где-то в горле, Свен сбросил с плеч накидку, рывком стянул с себя плавки и в один длинный шаг тоже очутился на постаменте…

…Сошедший с небес брат солнечного бога соединился со смертной, тем самым поставив ее неизмеримо выше других людей. Ее, и будущий плод чрева ее…

«Благословен плод чрева твоего…»

Ноги девушки подогнулись и она, выскользнув из рук пребывающего в сладком, восхитительном угаре Торнссона, опустилась на колени, продолжая держаться руками за рабочий орган солнечного божества. Все тело ее содрогалось, шумное дыхание, сливаясь с дыханием пилота, разносилось, казалось, по всему залу. Пилот тоже присел на холодный постамент, обнял ее сзади за плечи, прижал к себе.

– Спасибо, Лола…

«Это тебе спасибо, Свен…»

Да нет, конечно… не могла она так сказать. Просто бывает, что в мгновения близости люди могут слышать мысли друг друга…

Они сидели в тишине храма, в компании с солнечным божеством, – девушка Лолалиатцакоаце из древнего индейского племени и американский астронавт Свен Торнссон, – познавшие друг друга, свершившие то, что ежедневно, хвала мудрому змею-искусителю, свершается на земле и благодаря чему не переводится в мире род людской, – и золотой фаллос сиял в полумраке как символ неиссякаемости жизни. Торнссон вдыхал запах разгоряченного девичьего тела, и ему снова захотелось ее. Лолалиатцакоаце мгновенно отреагировала на его непроизвольное движение – только это была совсем не та реакция, какой хотелось бы пилоту. Отстранившись от него, девушка сняла с шеи обсидиановый нож. Повернулась к нему лицом и начала новый монолог на языке жестов, и Торнссон теперь еще лучше понимал ее – потому, наверное, что действительно мог сейчас читать ее мысли.

«Я знаю, что ты бог, – сказала она ему. – И наши старейшины-жрецы тоже это знают. Но место богов – на небе, а ты спустился вниз, на землю. Там, в небесах, ты неуязвим, а здесь подобен нам, людям. Тебя можно ударить. Тебя можно убить… Здесь, внизу, твое тело стало смертным. Но все равно ты остаешься богом, твое сердце наполнено божественным могуществом. Поэтому у тебя, живого, вырежут сердце, живое сердце, – девушка прикоснулась лезвием ножа к груди пилота, – и верховный жрец съест его. И уподобится богу… Я не хочу этого, потому что он не допустит появления на свет моего сына, и плод вытравят из меня… Вот тебе нож, иди к дверям, они не заперты, – и уходи отсюда, уходи далеко-далеко…»

Торнссон повесил нож себе на шею, провел рукой по волосам Лолалиатцакоаце, чувствуя, как защемило в груди.

Девушка едва заметно улыбнулась.

«Иди, Свен…»

Он встал, спустился с постамента и поднял с пола свои вывернутые наизнанку плавки. Девушка вдруг насторожилась, словно прислушиваясь к чему-то, и резко махнула рукой в сторону проема, за которым золотился барельеф солнечного бога. Торнссон тоже прислушался, но ничего не услышал, а девушка вновь отчаянно замахала рукой, глядя уже не на него, а в сторону невидимой лестницы, по которой они пришли сюда: «Уходи, быстрее уходи!»

Свен поспешно надел плавки, подхватил накидку и бросился прочь из зала. Если тот меднорожий охранник все-таки поднял тревогу, и сюда спешат воины – у него мало шансов с одним ножом устоять против дротиков и дубин.

Прежде чем покинуть помещение, пилот оглянулся: Лолалиатцакоаце, забрав свою одежду, закрывала за собой створку ширмы, собираясь спрятаться на рабочем месте солнечного божества, а от лестницы уже явственно доносилось приближающееся позвякивание и перестук.

Любая заминка могла оказаться роковой – и Торнссон, миновав нишу с барельефом, размашистым шагом направился через зал с чашей к дверям храма. К счастью, кое-где на колоннах и стенах еще трепетал отживающий огонь факелов, и можно было идти быстро, не опасаясь разбить лоб о колонну.

Он уже дошагал до чаши, слегка запыхавшись, – земная гравитация, от которой он отвык, была не на его стороне, – когда за спиной вновь возник стук и перезвон. Оглянувшись, он увидел, как один за другим появляются из проема фигуры воинов с факелами и дротиками в руках. Отбросив накидку и сорвав с шеи нож, он побежал к дверям – и услышал позади крики.

«Мои белые плавки, – подумал он, стискивая пальцами рукоятку ножа. – Мои очень хорошо заметные белые плавки…»

Леопольд Каталински как-то раз то ли в шутку, то ли всерьез говорил, что если настанут у него черные дни, он продаст свое нижнее белье, побывавшее на Марсе. Выставит на аукцион. Если, конечно, к тому времени будет обнародована вся правда о программе «Арго». Белье у астронавтов было не простое, а сплошь прошитое серебряными нитями – серебро замедляет рост бактерий, в таком белье не потеешь…

Он бежал, задыхаясь, и уже знал, что вот-вот окончательно отбегает свое.

Кому-то было суждено умереть от неосторожной прихоти прокатиться по Далласу в открытом лимузине… Кому-то – из-за дефекта в твердотопливном ускорителе… А ему, Свену Торнссону, – из-за того, что кто-то решил: у астронавтов, летящих на Марс, должны быть белые плавки…

Он успел добежать до дверей, и двери нехотя уступили его напору.

Выскочив на площадку перед храмом, Торнссон метнулся к ведущим вниз ступеням. Ночное небо смотрело на него мириадами звездных глаз, и сияла луна, и где-то среди этих звезд затерялся кровавый Марс – словно рана на теле Вселенной.

Ступени были совсем близко.

Он почти добежал до них – и получил болезненный удар в спину. Дротик вонзился под левую лопатку…

Прежде чем упасть и покатиться по ступеням, Свен Торнссон успел подумать, что его разорванное сердце вряд ли устроит верховного жреца, ведь тому нужно было живое сердце…

И если и приносилась сейчас жертва – то не земным, а марсианским богам.

Распахнулся черный зев туннеля – и вдали забрезжил свет иного…

Некоторое время Каталински лежал, приходя в себя после сумасшедшего забега, все-таки завершившегося тачдауном, а потом приподнялся и сел, тяжело дыша и потирая ушибленное плечо. Никаких стен в поле своего зрения он не обнаружил; он сидел посреди обрамленной деревьями площадки, светило солнце, и все так же кружила в небе птица, и в отдалении, сбившись в кучу, застыла, как ни в чем не бывало, дюжина серых капель. От их пострадавшего сородича не осталось даже мокрого пятна – он словно испарился под нежарким солнцем.

Охранниками эти куски желе оказались никудышными, и Леопольд примерно знал, почему. Дело было не в охранниках, а в нем самом. Он был в этом мире иным, не принадлежавшим этому миру, – а охранники не умели вовремя распознавать иных. Потому сюда и направили именно его; только он мог стать проходной пешкой тех, кто находился в недрах Марсианского Сфинкса. Теперь ему предстояло переместиться на следующую клетку, еще ближе к последней горизонтали шахматной доски. И постараться и впредь не попадать под удар неприятельских фигур.