Азамат Козаев - Ничей (отрывок)

- Ты один волком на княжа зыркаешь, тебе одному умильная слеза взор не туманит, приглядись. Свидитесь еще, знаю.

Безрод спустился во двор, долго глядел в спину Стюженю. Когда же это свидеться доведется, ведь через день, другой, помашет веслом Дубининой лодью и княжу, и старому ворожцу, и берегу боянскому? Каждому свой путь, а Безродов ратный путь кончился. Все! Хватит! Дважды осиротел, третьему разу не бывать!

4

Долго сидел у поленницы на колоде. Отполыхала зорька, стемнело, а так дышалось легко, будто вынул Стюжень душу, выколотил, ровно грязный коврик о столб, да на место чистую и всунул. Уже разошлись выпивохи корчемные, постоялые люди разбрелись подушки давить, выбежала девушка с кухни, повечерять принесла. Кашу, хлеба краюху, да чарку молока. Хотел было улыбнуться, да вовремя сообразил: темно, не увидит, а хочешь приветить так слово доброе скажи.

- Добра ты, красавица, а чего ж сама? Из кухни и крикни.

- Мне не в тягость. А молочко только-толькошнее. Сама доила.

Видел мельком ту корову. Однорогая, хитрющая, кажется, даже подмаргивать одним глазом умеет, от такой молочка попей и разумнее многих безрогих станешь. И еще грешил Безрод на Стюженя, что, уходя, пошептался о чем-то с девкой. Как пить дать, шепнул о чаре молока для седого да битого, молоко то помянутое, к слову, пить и дали. Безрод пил парное, едва не парующее молоко, заедал кашей с хлебом да глядел на звезды. Еще не затянули небо осенние тучи, еще видно звезды и месяц, еще мечтается неспешно, ясно, радостно. И счастье виделось Безроду такое же: ясное, белое, вкусное как молоко, молоком пахнущее. И выронил вдруг Безрод чашу с молоком, пролилось на штаны, на колоду, в землю ушло. Заволокло глаза, мгновение ничего не видел, будто грезил наяву, будто сладко уснул на жесткой колоде. Счастье молоком пахнущее, молоком пахнет счастье. Молоком пахнет счастье... Молоком...

Будто молнией тюкнуло в темечко. Вскочил, едва не опрокинул с колен миску с кашей. Правильно ладился в Великое Торжище, да только с рублевом не рассчитал. Маловато. Не хватит. До сегодняшней ночки хватало на справу полную, а теперь? И теперь хватит, но мысли уже не о полной справе и заповеданной счастливой стране, об иные берега плещутся, о другие утесы разбиваются. Вот так бывает, ходил вокруг да около, сотню раз в упор глядел, а будто слепоть не видел ничего. А потом ровно обухом в лоб получил и так все прояснилось, что назови кто дурнем, согласно кивнул бы, да и приплатил еще, что хуже не обозвали. И зашумело в голове опять, подкосились ноги, упал на колоду сам не свой. А душу жаром опалило и доедал кашу, вкуса не чувствуя.

- Здоров ли?

Неохотно, с трудом вернулся в жизнь из страны грез. Повел носом. Еще стоит молочный дух, несет от земли, от колоды, от штанов. Сладкий молочный дух, так, верное, счастье парует. Только теперь припомнил, ведь ударил тогда в нос теплый домашний аромат, едва с ног не снес непривычного, когда переступили порог Волоконевых хором, и все семеро, что тогда первыми пошли, в предвкушении воззрились на женскую половину. Оттуда-то и тянуло мощно молоком и еще чем-то сладковатым, оттуда-то и вынесла Волоконева жена на руках мальчишку новорожденного. Княжь, первым после отца взял ребенка на руки, вздел высоко на руки да так и вынес во двор, чтобы все боги увидали ребенка на руках княжа, за которым тот ребенок и пойдет. И пошел. Пятнадцать было Волоконевичу. И осталось пятнадцать, теперь уж навсегда...

Тычок. Переминается с ноги на ногу, пазуха чем-то оттопырена. Добрый старик, беззащитный.

- Здоров я, Тычок. Твои коровы-то как?

- Были бы мои! - Тычок махнул рукой. Показал на свое оттопыренное пузо, заговорщицки мигнул.

Выглянул Иська.

- Кто тут? Вроде ведь все разошлись. Выдь на свет, не вижу.

- То я Иська, Тычок. Неужель не признал?

- Не признаю еще по тени-то. Не выучился. Чего надо?

- Ко мне он. - буркнул Безрод. -Иль шумим, постоялым людям спать не даем?

- Да ты никак питево принес. - Комель осветил маслянкой Тычково угловато оттопыренное пузо. -В корчму питево принес! Курам на смех!

- Таким поди разживись, потом и смейся.

- К себе иди, - Иська неприязненно оглядел Безрода. -там и шуми. Да и то не расходись. Не дома.

Тычок первый радостно засеменил в корчму, Безрод подобрав миску и чару прошел следом.

- Иди, иди. - прошипел Иська вслед. -Лети, ясный сокол, широко крыло.

Вино заморское Тычок просто-напросто стащил. Зазевался купчина, и подошел Тычок, худющий, точно жердь, а отошел уже диво как пузат, точно метнул в живот целого вепря. Целый кувшин стащил, еще давеча приходил, но стучал, заглядывал, только стон и услышал и пахло в каморке кровью и болью.

- А что и боль пахнет? - Безрод закусывал вино сухой коркой хлебной.

- Еще как! - неопределимых годов мужичок истово закивал головой. -Как корову забивают, хоть слеп и глух буду, хоть не увижу, не услышу - а все едино замутит меня. Так пахнет, что ноги уношу. А не приведите боги, рядом с сечей окажусь, так и рядышком могу полечь. Хоть не смотри и не слушай. Все едино чую.

- Поди все в городе знаешь?

- Все - не все, а нос сую куда могу. Жичиха говорит, мол, прищемят однажды.

- А ты?

- А я ей, мол, так-то однажды! Говорю ей, сколь, мол, живу, по правую руку всегда завтра, по левую - вчера, стою в сегодня, а однажды, говорю - это когда?

- Так когда же?

Тычок пожал плечами да состроил такую лукавую личину, что как ни грызла печаль, Безрод от души улыбнулся.

- Ни один княжий выезд небось не пропустил, а Тычок?

- Ни выезд ни въезд. Куда ж без меня? Меня княжь в лицо знает. Вот ехал из чужедальних земель летом, проезжал мимо, улыбнулся, кивнул, рублик бросил.

- Рад небось? Пропил?

- Чего ж радоваться? Улыбается княжь, а боль такую везет, что чуть не грянулся я оземь. Ведомо то, потеряй я сына, света белого не взвидел бы.

- Сына?

- Погиб в сече с урсбюннами. Словно тень стал наш княжь, затворился в тереме, носа не кажет, а ранее, сам видывал, молодых переплясывал. Первый в сече, первый в плясках. Духом ослаб, подкосила его сыновняя погибель. Кабы злой дух в душу не влез. Слаба стала нынче-то. Кто ж тогда на полуночников за нас встанет?

- Не кличь, опамятуется. Лишь бы зло из души не избыл. А с ним и полуночника повоюет. - Ничей ухмыльнулся. -А зла - черпай не вычерпаешь.

- Зла не чую, а вот боли столько, что обхожу княжий терем десятой стороной. Здравица тебе, Безрод! - Тычок до дна осушил чашу. Безрод вернул здравицу, поставил чару на бочку, призадумался. Злой дух ждет слабую душу, подстерегает и впивается, только пробьет в ней брешь горе, только начнет из нее черными ветрами выдувать молочный дух счастья, только начнет безлюдеть и дичиться душа, только начнет из нее тепло счастья уходить. И не всяк сам запахнет душу, поставит заслон черным ветрам, отпугнет злого духа, а бывает и так, что бьется человек, бьется, всю жизнь латает дыры в собственной душе, да и устает. Просто махнет рукой и отчаивается. Надсаживается. То-то лютует княжь, рвет душу в клочья, ждет полуночников, жить боле не хочет. Первый в плясках, первый в сече, вот и убежит на резвом коньке далеко от своих, врубится в самую гущу, да и сложит ненавистную, памятливую главу. А самое-то милое для княжа дело теперь - возьми его Стюжень, разложи на коленях, да и оходи ладошкой, даром ли та ладошка с заступ? Молод еще княжь, будет еще сын, а сомневается - так и запустить бы Дубиню в княжьи покои, к девкам под бочок, то-то забрюхатела бы половина!