Азамат Козаев - Ничей (отрывок)

- Уплыл, поди, уже Дубиня-купец. Легкой воды ему. С ним хотел. - поднял глаза в небо, выпил чару и последние капли взметнул в небо, богу-солнце.

Старый воевода без неприязни посмотрел на Безрода. Не может человек дарить жизнь, свою на это дело класть и мигом отбирать на за что ни про что три других. Не может.

- Рта не раскрывай, в драки не вяжись. Поди свою седину-то носишь.

Свою. Нажил. И пережил - не приведи кому другому. Старик это имел в виду, мол, поумнее многих там будешь, а там и поглядим, что к чему и с чем мед едят.

Безрод переступил порог дружинной избы, застив собою свет. И мгновением спустя получил из темноты чей-то сапог в грудь, едва не в лицо. Мог пригнуться. Но сзади стоял старый воевода, и что же сапогом за теплоту человеческую старому в лицо?

- Сгинь со свету, дрань рогожная.

Безрод вошел в избу, оглянулся на старого воеводу. Тот показал в самый угол, куда даже лучина не доставала. Был в стене расщеп для лучины, но лучины не было. Сняли. В самом углу отдельно от всех стояло ложе. Голое дерево. Ни лоскутка, ни перышка. Поглядывали или с презрением или не глядели вовсе. Это же надо! Учудил княже, вот уж удружил! Дружинных сторожами при душегубе сделал! Ну благодарствуй Жалощ свет Бусов! Были тут свои боянские вои, были и соловейские. И вздоху свободного не давали им теперь воеводы. Полуночники, сказывают, вот-вот подойдут, тут уж не до полежалок на перинах. По семь шкур спускали с каждого воеводы, по семь потов сгоняли с воев. Как раз на труды воинские сбирались, когда Безрод вошел.

- А ну на свет вон, лоботрясы. - старый Перегуж выгонял воев из избы. Многие были немногим младше его, но пряча улыбки в усы и бороды один за одним выскакивали на улицу. Еще солнце не взошло, еще не истаяла с трав роса, вот и сбивали ее вои босыми ногами, топоча на все дворище. Можно и топотать, будить некого, уж все на ногах. Одни вои в княжьем тереме нынче, и сам княжь уж на ногах. Широкой рекой вытекали вои за ворота к морю и старый Перегуж в голове, поджарый, что княжовы гончие, седина только возраст и выдает. Возле Вороньей Головы, что немного до пристани не доходя, хватали вои мешки с галькой, взгромождали на плечи и бегом уносились вокруг сопки, грохоча костями и камнями. Только-только показался краешек солнца.

Пятеро, оставшиеся при Безроде, поглядывали на седого с ненавистью, ровно на собственного врага. Обокрал на удаль молодецкую, на ярую пляску крови в жилах, на танцы исходящих силой, словно жаркое паром, мускулов под взопревшей кожей! За такое убить мало, как княжь и нарочитые этого не понимают? Безрод лежал в своем углу и плевать ему было на этих пятерых.

Вои, дав долгий круг, а уж солнце встало, и поднялось над небокраем полностью, во весь рост, побросали свои мешки, скинули рубахи и, тяжело дыша, попрыгали в со скалы море. Отдышатся на воде. Губу пересечь туда и обратно, успеешь не только отдышаться, на спинке лежа, но и снова запыхаться. Вот где воевода любого молодого обставит, да под хвост себе загонит! Вроде не спешит, а успевает и рубаху среди остальных найти и бороду обсушить, пока первый среди остальных на берег полезет. И опять бегом назад.

Столько тоски было в глазах тех пятерых, что в избе няньками неподпоясанному остались, что Безрод только хмыкнул. Себя вспомнил. Сказал сам себе "вспомнил" и ухмыльнулся, будто так давно то было, когда утра ждал и аж трясся от нетерпения, так сила бродила в груди, ровно хмель в меду.

Поели, забылись коротким полуденным сном, а потом встали не то выспавшиеся, не то нет, уж и сами не понимали и бились друг с другом до вечера. Бились на мечах, бились руками, до пота, до крови, до изнеможения, во всю силу, вздев полную бронь. Полуночник высадится - жалеть не станет. Полуночник - вой ярый, в бою двоих-троих стоит. Старые все усмехались в усы, спрашивали, мол, каких двоих-троих стоит, ежели таков полуночник, как тот седой, что в избе по углам сор на себя собирает и горазд только мирных поселян резать - то, глядишь, мизинчика на шуйце Рядяши и стоит. Безрод, слыша это про себя, только отворачивался, да неслышно скалился. Тот Рядяша, правша, все с быками забавлялся, обхватит одной рукой шею и гнет книзу, пока не падет бычина на колени, а потом открытой ладонью так в плечо шлепает, что валится бык на бок, а звук от хлопка выходил такой, будто кнутом кто щелкнул. Еще воев с десяток валил быка с единого удара. Вот только быков на всех не напасешься. Онервничали рогатые, убегали, как подойдет к ограде кто.

Ел Безрод на заднем дворе с рабами и прислугой, ел нарочито медленно, чтобы те неизменные пятеро в бешенство вошли, неспешно говорил с прислугой, с рабами, со свинарями, от которых за версту несло навозом. Те пятеро сменялись так, что и лиц-то их Безрод не запоминал.

Столкнулся как-то нос к носу со Стюженем на узенькой дорожке. Поздоровался и спросил.

- Ты-то чего влез? Ведь никто я тебе. С княжем в спор вошел.

- Доживешь до моих годов, многое уразумеешь. А княжа твоего я еще в детстве порол, а нужда возникнет и теперь выпорю. - только и прогрохотал ворожец, обошел и исчез по своей надобности.

5

Вечером на третий день подозвал Перегуж Безрода и объявил:

- Ну вот что, сердешный, пятерых воев я от дела на тебя оторвал, так негоже то. Полуночник идет. С нами ты с завтрего. Княжь для тебя уж и мешок велел набить. Посечен ты иль нет, то меня не касаемо. Уразумел?

Безрод только ухмыльнулся, да ожег воеводу глазами непойми какого цвета. Как ясно так и синие они, а как пасмурно так и серые.

- А мешок мне не Рядяша ли снаряжал?

- Рядяша. А что?

- Да ничего. Просто благодарствую.

Перегуж проводил Безрода с улыбкой. Тот или иной разницы нет, сам поди понял. Поначалу боялся воевода своих горячих голов, как бы чудить ночью не начали, не намяли бы холку седому, темную не устроили. Но то ли брезговали, то ли сил лишних не было, а только клали головы на подушку и уж не было воев. Спали, да похрапывали.

Ночью Безрод уснул поздно. Ворочался на голом тесе и все тщился вникнуть, для чего княжь приговоренного к смерти бережет и придумать ничего не мог. Для чего кормит, поит, скучать не дает? Ни с чем и уснул. Плащ в голове, меч у Стюженя.

Утром проснулся задолго до побудки, не спеша поднялся, пригладил вихры, а выходя во дворище столкнулся на пороге с Долгачом, воеводой пришлых, соловейских. Нынче его очередь воев в пот бросать. Проводили друг друга долгими взглядами, Долгач ощерился в усы, Безрод взлохматил неровно стриженые ножом лохмы.

Бежал до Вороньей Головы тяжело, будто огонь жидкий в жилы влили, все мнилось, хоть в середину губы зашвырни его Рядяша, зашипит море, взовьется облачком, не даст облегчения. Потекло из ран. Бежал последним, абы только чей мешок чужой не ухватить, что бы ни приготовили, сдох бы а не свое не взял. А как расхватали вои свои мешки, а как увидел то чудовище, что под кустом притаилось, сердце в пятки ушло. Стиснув зубы, взвалил на плечи неподъемный мешок, и сразу потекло по спине из раны на шее. Успел мрачно подумать, что никогда не заживут укусы мечей и копья. Никогда. Остается или умереть под этим мешком или добежать. Да что добежать, дойти бы...