Евгений Велтистов - Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца: Фантастические роман и повесть

Боби повернулся к постели.

— Отдохни пока, сынок… Иначе всем нам несдобровать.

Он все понял, мои дерзкий сын. Обнажил в улыбке молочно-белые зубы, подмигнул Боби.

— Я буду стараться, шеф.

Эдди едва заметно кивнул, устало вытянулся в постели.

— А ты, отец?

Я хотел сказать, что отправляюсь на самый край света, и махнул рукой:

— Спи-ка, дружище!

В этот момент услышал я голос Марии: «Он будет хорошим сыном, он спит всегда спокойно». И повторил:

— Спокойно спи! Эдди уснул.

Я улетел в Нью-Йорк.

И тут, на самой оживленной стрит Нью-Йорка, где меня начали нагло преследовать, я понял, что пути обратно нет. Меня гоняли, как обычную, заурядную, уготовленную на убой жертву: с улицы на улицу, из города в город, словно в банальном кинобоевике. «Не волнуйся, Джон, — сказал я сам себе. — Они убили твою жену, друга, искалечили сына и сейчас пытаются логически завершить операцию. Все, как положено, в этом дождливом дурацком мире… Объяви им войну, Бари, выживи сам и вызволи сына. Только тогда ты будешь нужен…»

И я объявил войну этому проклятому миру.

После того как Джо-смертник промахнулся и мою машину вынесло на ровный асфальт, я успел закончить домашние дела. Побывал на кладбище, простился с отцом и Марией. Погладил последний раз теплые уши У-у, подарил слоненка детскому дому. Надо видеть восторг ребят: они никогда не думали, что существует такое же озорное, почти фантастическое существо, как они сами…

В Париже я с трудом разыскал могилу матери, простился с женщиной, которую не видел никогда.

Прощай, прежняя жизнь, прощай — навсегда.

Позади осталась пустота, из которой надо вытянуть сына.

Кажется, так пела певица в тот вечер — накануне последней моей встречи с Марией…

Я открыл глаза, увидел белый потолок, вспомнил про снег. Я один в палате. Неужели в Москве? Да, в Москве.

Вспомнил, что мне обещана встреча с профессором Петровым.

Я скажу ему: это мой сын… Эдди… он с меня ростом, но… совсем еще ребенок…

Если слова не помогут, выну чековую книжку: «Любые расходы… Здесь несколько миллионов…»

И слышу в ответ суховатый голос: «Мы лечим бесплатно всех детей. От рождения и до… Понятно, надеюсь, вам, Бари?»

Я оглядел пустую комнату. Я неожиданно оказался в новом для себя мире.

В мире, где жизнь человека бесценна.

«15 мая 2066 года на глазах у ста тысяч зрителей спортивный гравилет «С-317» с гонщиком Григорием Сингаевским вошел в шарообразное серебристое облако, возникшее на его пути, и больше не появился».

Это произошло быстрее, чем вам удалось прочитать лаконичную фразу из протокола. Ни один из гравилетчиков — я в этом убежден — не заметил, как появился в чистом небе, на трассе наших гонок, странный серебристый шар. Да, пожалуй, в тот момент никто из нас, тридцати парней, вцепившихся в руль своих машин, никто, пожалуй, не мог сообразить, что это такое, — неправдоподобно круглое облако, гигантская шаровая молния или просто запущенный каким-нибудь сумасшедшим елочный шар огромной величины — это нечто, ударившее нам в глаза слепящим металлическим блеском. Я летел вторым после Сингаевского, точнее — метров на шестьсот сзади и на сто ниже, не упуская из виду силуэт его желтого гравилета, и помню, что сразу за вспышкой жесткого света инстинктивно рванул ручку тормоза (приказ судьи соревнований раздался чуть позже); помню, как машина вдруг задрала нос, выбросила меня из кресла и с азартом понеслась в белое пекло. То, что это пекло, а не твердая металлическая поверхность, я догадался, увидев, как быстро и красиво, почти на идеальном развороте нырнул туда желтый гравилет и растворился, исчез в сиянии. Говорят, в эти секунды на телеэкранах была ясно видна счастливая улыбка на моем лице, удивившая всех зрителей; кажется, я даже засмеялся, наваливаясь на упрямо поднятый руль.

Я жал на руль как только мог, но чудовищная тяжесть давила мне в грудь, сбрасывала руки, и я чувствовал, что безотказная, такая знакомая машина подчиняется уже не мне, а какой-то силе, вращающей ее, как щепку в водовороте.

На этом безумная гонка вокруг облака для меня закончилась: я потерял сознание, все так же глупо улыбаясь. Глупо — это мнение тех, кто ознакомился с короткой диктофонной записью впечатлений, сделанной в больнице. Ну, а для меня, казалось бы, неподходящая улыбка была проявлением особой радости, с которой я прожил весь день и не хотел расстаться. И об этом, конечно, ничего не скажешь в официальном докладе, в котором надо припомнить и точно изложить обстоятельства гибели твоего товарища.

С того дня прошел уже год, я на год стал старше, но не это самое главное. Насколько я знаю, в истории планеты еще не было таких странных на первый взгляд и закономерных, давно ожидаемых людьми событий. И я хочу начать рассказ с того утра, когда меня разбудило прикосновение прохладных иголок сосны.

Я сразу вскочил и понял, что это было во сне; может, за секунду до пробуждения я стоял с Каричкой под старой сосной, под ее единственной зеленой лапой, и прощался. А еще хотел включить на ночь диктофон с лентой формул. Ничего бы тогда сказочного не было, знал бы на пятьдесят формул больше, и все. Я выбежал из дома и, не обращая внимания на скользящие среди травы ленты механических дорог, помчался к морю, к каменной лестнице, где стояла старая сосна, а добежав до лестницы, пошел вниз медленно, не спеша, радостный и грустный одновременно.

Каричка бежала вверх, прыгая через ступени, — честное слово, это была она, я не придумал. И когда она вскинула голову, я увидел корону ее волос, знаете, как солнце, каким его рисуют дети, — мягкое, пушистое, лохматое: я увидел челку над самыми глазами, золотые ободки в них, и мне почему-то стало грустно.