Журнал «Если» - «Если», 2011 № 06

История того, как город Венеция вырос на водах Адриатики, представляется вымыслом, чистейшей романтической сказкой. А ведь она правдива. Когда рухнула Римская империя, когда ушли и бросили свои аванпосты римские армии, варвары Севера хлынули грабить и жечь города италийского побережья, насилуя и убивая всех, кто попадался на пути. Тех, кто бежал из дымящихся развалин, преследовали до моря, загоняли в болота, лагуны и топи. Когда захватчики ушли, уцелевшие неуверенно вернулись восстанавливать свои дома, но вскоре на них обрушились новые орды. Грабежи и бойни повторялись снова и снова. Историки считают, что зверское нашествие гуннов Аттилы в 452 году заставило, наконец, несчастных распроститься с надеждой вернуться на материк. И они предпочли заново строить свою жизнь в лагунах.

Первые обитатели Лагуны жили, подобно морским птицам, на циновках из плетеного камыша. Преследовавшие их вооруженные воины по колено проваливались в жидкую грязь и тонули, когда накатывал прилив. А местные жители тем временем находили себе пути в коварном лабиринте безопасных мелких проток, петляющих через топи, учились рыбачить и ловить птиц. Они строили узкие плоскодонки, на которых, отталкиваясь шестом, плавали по мелким ручьям. Они преуспели и заселили близлежащие островки: кое-какие были едва-едва больше песчаной банки. В 466-м десяток таких поселений объединился, и эта дата не хуже любой других подходит для основания Венеции.

Рожденный из моря город — та самая Венеция пышных дворцов, борделей и разукрашенных церквей, поднимающихся из безмятежного моря, Венеция фресок и расписных потолков, сияющих в отраженном водой солнечном свете, хлопотливая Венеция прославленных купцов и куртизанок, поэтов и художников, — вырос как раз из лагунных поселений. Венецианцы все дальше заплывали в Адриатическое и Средиземное моря; они стали великими купцами и первопроходцами. Один ее сын, Марко Поло, прошел по Великому шелковому пути до восточного края земли, до страны Китай. Другой, Казанова, похвалялся своими путешествиями из будуара в будуар по странам Западной Европы. Из всех государств и княжеств, составлявших Италию, не было такого же богатого или такого же гордого и независимого.

Когда я был совсем мальчишкой, мой дядя Винченцо катал меня в своем открытом двухместном биплане, чудесном старомодном самолетике из дерева, проволоки и ярко расписанной желтой парусины. Вторая мировая война закончилась всего несколько месяцев назад, и я предпочел бы оказаться в истребителе Р-40 с акульими зубами на воздухоприемнике, как у «Летающих тигров» например, но дядя бесконечно упивался полетами на рискованном старомодном бипланчике. А для меня даже подняться в воздух было чудесно.

Мы взлетели с травяного поля в Массачусетсе и кругами поднялись в безмятежно голубое небо. Все в тот день меня зачаровывало: миниатюрные домики далеко под нами, облака, превращавшиеся в прохладный туман, когда мы пролетали сквозь них, синие горы на горизонте. Мы направлялись к искристому, сверкающему белому облаку, величественно громоздящемуся пухлыми белыми уступами. Дядя Винченцо направил биплан к проему между двумя огромными грядами, и тут — все еще в облаке, но без укрывающего тумана — мы замедлили ход, и биплан мягко ткнулся о причал. Мотор кашлянул несколько раз, потом повисла тишина.

— Ха-ха! Мы приземлились на горе! — удивился я.

Мой дядя был автогонщиком (серьезный перелом носа и искореженная левая рука тому свидетели) и все делал быстро. Теперь, выпрыгнув из кабины, он обошел самолет.

— Идем, — сказал он, расстегивая ремень поперек моих коленей. — Presto! — произнес он, поднимая меня из кабины, чтобы поставить на ноги, и добавил: — И авиаторские очки уже можно снять.

— Но они мне нравятся, — запротестовал я. В кожаном шлеме и выпуклых очках легче играть в авиатора.

— Ладно, пусть остаются. Идем.

Он убрал во внутренний карман летной куртки блокнот, здоровой рукой взял мою и пошел быстрым шагом. Мы ступали словно по накрахмаленной скатерти между стен из белого шелка.

— Это не гора, — заявил я. — Совсем.

— Верно, — отрезал он и, волоча меня за собой, взлетел по короткой лестнице.

— Вот Лючия, — сказал он, широким жестом указав на молодую женщину с золотисто-рыжими волосами. — Лючия, это мой племянник Джейсон.

Она подала руку со словами:

— Привет, Джейсон.

Я поздоровался. Рука у нее была мягкая и теплая. Лючия повернулась к дяде.

— Рада тебя видеть. Даже с опозданием на два дня. Но ты что, с ума сошел?

— Я все могу объяснить, — ответил дядя.

— Да, Винченцо, ты всегда можешь… Принести аперитив?.. И как насчет тебя, Джейсон? Хочешь стакан лимонада? Можешь снять очки: здесь, наверху, нет ветра, сам знаешь. Облако — как парусник.

— Это не облако, — сообщил я ей. — Облака сделаны из тумана. А это воздушный шар, или парашют, или еще что.

Она улыбнулась и промолчала.

— Смышленый парнишка, — весело сказал ей дядя.

— Смышленый, — согласилась Лючия. — И ты сошел с ума, раз привез его сюда.

— Где все?

Пожав плечами, Лючия пренебрежительно отмахнулась.

— Зио Доменико в рубке, следит за приборами. Остальные спустились вниз. Карло и Гвидо нашли работу, поэтому, разумеется, Миранда и Аззура отправились с ними. Антонио возвращается на выходные, но в будни остается внизу. Ну и ладно. Пусть поступают, как знают. Их всех в болото тянет.

— Ты хочешь сказать: на твердую землю.

— Да, в грязь, — согласилась она. — Это ударяет им в головы. Проработав там несколько лет, Антонио возомнил, что все, чему его учили, — ложь. Вся наша долгая история — сказки. Про пропеллеры, про строительство новой рубки… по его словам, это выдумки. Он даже утверждает, что судовые журналы — подделка.

Дядя Винченцо набрал в грудь побольше воздуха, но промолчал.

— Они считают сумасшедшей меня, а я — их, — продолжала Лючия. — Поэтому чувства взаимные. Что бы ни случилось, — добавила она, — я останусь здесь.

— Сколько раз мы это обсуждали?

— Слишком часто.

— Одна ты тут не справишься.

— Ты так думаешь? — Лючия как будто вызывала его на спор.

Мой дядя открыл было рот, но опять передумал.

— Ну… — протянул он.

— Давай не будем об этом.

Из внутреннего кармана летной куртки дядя Винченцо достал то, что я счел книгой: толстый квадратный сверток, как блокнот, только тоньше.

— Это тебе. — Он протянул его Лючии.

Та просияла.