Софус Михаэлис - Небесный корабль

Кроме того, Эрколэ Сабенэ питал тайную надежду оставить по себе здесь прочную память, как о чужестранном госте, давшем толчок к введению обитателей Раля в полное владение Красною планетою и к отмене унизительных самоубийств.

Однажды, тихим осенним вечером, Эрколэ Сабенэ остался один у «грота Смерти».

Последние из провожавших очередного смертника давно повернули по направлению к лесам живых.

Словно вереница муравьев ползли они по искристому песку пустыни… Солнце садилось в той же стороне, куда стремился поток. Эрколэ Сабенэ спустился в ущелье и увидел кроваво-красный свод неба, в который упирались сходившиеся вдали отвесные, скалистые берега потока, С противоположной стороны, над раскаленным краем желтой пустыни, вынырнул-один из спутников Марса, Вскоре шафрановый свет луны засверкал тонкой многозвенной цепочкой на поверхности стремительно бегущей «реки Смерти».

Он был, наедине с небом и потоком. Высоко над своей головой он видел одинокого, озаренного кровавым отблеском заката летуна, стремившегося обратно в страну живых. Эрколэ различал широкие взмахи его крыльев, и, казалось, ощущал веяние его огромного хвоста. Кругом царила полная тишина. Он слышал плеск воды о длинный ряд гондол, сбившихся у берега.

Минута настала… Но он не осмелился войти в «грот Смерти», похожий на мрачную кладбищенскую часовню, облитый красным заревом Солнечного заката с одной стороны и фантастическим зеленым сиянием со стороны восходящей луны. Эрколэ знал, что грот предназначен лишь для избранных жрецов молчания, для великих «Безымянных». Ему не хотелось оскорблять священных верований жителей Раля. Взявшись за крепкий канат, которым была привязана большая лодка, он притянул ее к самому берегу. Большие широколопастные весла, похожие на широкие плавники, лежали на днище лодки, не собранной из досок, но выдолбленной из цельного дерева, как суда каменного, века. Марсиане не были мореплавателями; Эрколэ ни разу не видал на Рале лодки под парусом, Эрколэ торопливо стал наполнять лодку запасами сушеных хлебных плодов, которые припрятал между скалами. Их должно было хватить надолго, а плавание по стремительно текущему каналу не могло быть особенно продолжительным. В конце канала могли встретиться изолированные поселения других племен, с иной культурой; в противном случае ему придется пешком возвращаться назад.

На берегу лежали большие кучи сухих листьев, которыми устилались ладьи смертников. Эрколэ сравнивал их со стружками земных гробов и доверху наполнил свою лодку крупными ароматными сухими листьями, чтобы защитить себя от ночной сырости и осеннего холода. Вечером было уже совсем не жарко. Затем он вошел в лодку, закутался в свой белый плащ и зарылся в подстилку из сухих листьев; воткнув рядом свой посох вместо мачты.

Сначала он намеревался дождаться утренней зари прежде, чем пуститься в плавание, и, сидя по пояс в сухой листве, созерцал, как восточная луна все выше поднимается на небе, подобно Иванову светлячку освещая ущелье канала. Но, когда он увидел вдруг в той стороне, где село солнце, краешек восходящего второго спутника Марса, то его сомнения стали рассеиваться. Двух небесных светочей, право, вполне достаточно на этом «несудоходном» канале. К восходу солнца он мог бы уплыть уже далеко и увидеть занимающуюся зарю над новыми берегами.

И вот, энергичная половина его души вдруг встрепенулась, выведя его из дремоты, в которую он невольно погружался в своей уютной постели, из листьев: «Кто я? Исследователь или нет? Чего тут бояться? Надо немедленно пуститься по этому „священному“ каналу, чтобы узнать, куда он ведет. На кладбище — куда же еще? На Земле мы хороним своих мертвых в земле, а тут их хоронят в воде. Но смерть есть смерть, и марсианам надо внушить эту простую истину. Для того и явился на Раль смертный земной человек, именем Геркулес (Геркулес — по-итальянски Эрколэ) — хотя он вовсе не богатырь, — да еще Осведомленный (Сабенэ) на придачу — даром, что знает-то в сущности очень мало! Я не хочу покинуть Красную планету прежде, чем проплыву по ее каналу Смерти и докажу марсианам, что три аршина воды дают ничуть не больше бессмертия, нежели три аршина земли!»

Эрколэ Сабенэ поднялся и отвязал причал, В маленькой бухте течение было не сильное, и лодка медленно двинулась, задевая по пути хрупкие маленькие гондолы Смерти, словно прощаясь с ними последним легким прикосновением. С помощью широколопастных весел он выбрался из бухты, И вдруг лодку разом подхватило и понесло, как попавшую в стремнину. Весла втягивало в воду, вырывало из рук, и Эрколэ судорожно сжимал их; ему чудилось, что стоит ему только выпустить из рук весла, как лодка перевернется. Теперь она стояла прямо, как бы подпертая лопастями весел, сжимаемых его немеющими пальцами.

С бешеной быстротой неслись мимо него скалистые стены, которые маленький спутник Марса преображал в фантастические, призрачные, исполинские профили, причудливые фигуры, принимавшие вдруг облик сказочных чудовищ, не похожих ни на что известное Эрколэ и все же таращивших на него, как живые, свои глубокие глазницы.

Он не мог оторвать взгляда от бесконечной плоской боковой поверхности стены, стремительно-проносившейся мимо. И вдруг понял, что именно она ему напоминает: потрескавшийся каменный пол церкви Марии Арачели встал вдруг дыбом и скользил мимо него со своими стертыми могильными плитами, над которыми он так часто впадал в раздумье. Затейливые, полустертые надгробные эпитафии, высеченные на камне фигуры со скрещенными руками, забытые гербы, обломки распятий, остатки мраморной мозаики — бесконечный пол из могильных плит, которые тысячу лет попирались ногами, стиравшими последние воспоминания о давно ушедших поколениях. Выступы и впадины стены напоминали ниши, в которых высеченные из пожелтевшего и посеревшего мрамора короли, кардиналы, князья и ученые мужи спали вечным сном на крышках своих собственных гробниц. «Молитесь за нас! Молитесь за нас! Молитесь за нас!» — неслись немые пыльные вздохи с бесконечных могильных плит, по которым равнодушно скользили взоры живых. Увы! Против вечного забвения не помогали ни мраморные памятники, ни стихотворные заклинания! Беспощадное время катило волны забвения по всем церквам. Вот какой поток увлекал теперь самого Эрколэ на этой чуждой ему планете, с которой он не был связан никакими узами, — никакими воспоминаниями.

Эрколэ Сабенэ прикрыл глаза, утомленный созерцанием этих свидетельств бренности жизни. Не смешно ли, что и сам он, плывя по загадочному каналу, не придумал ничего лучше, как наполнить эту клокочущую бездну загадками земного происхождения, картинами и ассоциациями, принесенными с планеты, где он родился и воспитывался? Итак, он кинулся в Лету — поток, несущий его в подземный мир смерти; смерть — вот единое общее для обеих планет понятие. А он сидит тут и рисует себе земные иероглифы, грезит воспоминанием об Арачели вместо того, чтобы отдаться исследованию этой исполинской реки, соединяющей, по видимому, два моря с различным уровнем поверхности. Жалкий исследователь и путешественник, неспособный сжиться с представлениями о новом мире, намеренно закрывающий свое зоркое око, чтобы не видеть ничего, кроме старого мира, где он родился!