Журнал «Если» - «Если», 2002 № 03

А это что, две огромные хищные сороконожки, схватившиеся в жестокой битве? Нет. Это надпись. «Выставка отменена».

Нет, это сороконожки.

Антонов бесшумно вошел в галерею. Охранника на дверях не случилось — он как раз спрятался за портьеру, чтобы без помех глотнуть коньяку из жестяной фляжки. Антонов тихо, не меняя выражения лица, прошел в выставочный зал. Его картин на стенах не было — висели вместо них какие-то серые прямоугольники и белые листочки бумаги, на которых изображение не угадывалось никак — оно плавало перед глазами у того, кто его разглядывал, но в зрительные центры не попадало. На том месте, где вчера висел «Путь туда», красовался огромный портрет Черной Фигуры.

Наверное, Ромашин, то есть Змееглазый, тут ни при чем. Он ведь говорил, что ничего не решает в этой галерее и может только порекомендовать. Кроме того, наверное, он звонил целый вечер, хотел предупредить, что вместо Антонова срочно потребовалось выставить ка-кого-нибудь нужного человека, а у Антонова и телефона нету, пропил давно…

Черт, но ведь с Бякиным он мог поговорить и по шлангу от душа!..

Бякин нашел свои картины по запаху. Добрая Собака пахла молоком, Сердитая Кошка пахла васильками, Задумчивая Птица пахла корицей и тимьяном. «Путь туда» источал острый и свежий запах лимона. Он нашел их где-то в пыльной подсобке, где не так ощущалось креозотное зловоние серых прямоугольников. Картины были свалены в одну кучу, захватаны пыльными пальцами подсобных рабочих, некоторые треснули. Сверху лежал «Путь туда», и на желтой поверхности кирпичной дороги был запечатлен огромный грязный отпечаток кроссовки. Бякин сразу его узнал — такие следы оставляла только Черная Фигура.

Бежать было некуда. Реальность медленно начала закручиваться вокруг Бякина, понемногу набирая обороты. Оскалившись, художник взял смычок от контрабаса и стал вдохновенно перепиливать себе вены, попутно извлекая из своих звенящих жил божественные скрипичные пассажи Паганини. Или это был не смычок, а грязный кухонный нож — не суть важно. Музыка сфер разносилась по всей галерее, и охранник, поперхнувшийся коньяком за портьерой, едва не умер от неожиданности, ибо некому было похлопать его по спине.

Бякина больше никто не видел. На следующий день подсобные рабочие обнаружили за подиумом лишь кучу его картин, на которой лежал грязный кухонный нож. Особенно хороша была самая большая картина: над бездонной пропастью висел в пространстве прямой, как стрела, мост из желтого кирпича, упиравшийся в распахнутую настежь деревянную дверь, через которую виднелись ослепительно-яр-кое небо, мягкое солнце и зеленые деревья вдалеке. На мосту отпечатались следы, уходившие от зрителя к двери, рядом с которыми виднелись яркие пятнышки крови — словно тот, кто убежал из тьмы за дверь, здорово поранился на бегу.

А оставшиеся от Бякина картины вскоре частично расползлись за бесценок по частным коллекциям, частично были сожжены в металлическом мусорном баке на задах галереи. Но это уже совсем другая история.

— Любая вещь обладает частицей запаха, — сказал Майло. Его худенькое тело утопало в плюшевом золотистом клубном кресле, стоящем напротив докторского кресла — более строгого, с прямой спинкой и витыми ножками. Майло, нервно барабаня пальцами по коленкам, оглядывал темную комнату: деревянные панели с резьбой, дипломы в золоченых рамках на стене за бюро с выдвижной крышкой, которое стояло рядом с окном, занавешенным плотными шторами. Он ощущал запах лосьона после бритья, которым пользовался доктор. Он ощущал и последнего клиента — это была тучная женщина, запах ее пота напоминал хищного зверя, но его забивали дешевые духи.

— Часть запаха? — доктор Девор всегда казался обеспокоенным. Любопытным и обеспокоенным. Он казался старшим козырем, который умеет вытянуть у вас лучшие карты, пока вы еще не сообразили, как играть. У Девора были белые вьющиеся волосы. Он ходил в свитерах и мешковатых брюках, что придавало ему сходство с тряпичной куклой. Доктор казался стариком. Кожа на щеках и подбородке в складках, как шторы за его спиной, а толстые очки в проволочной оправе делали глаза огромными и печальными. Он был маленьким, едва ли не карликом, но к этому можно было привыкнуть, тем более, что встречи с доктором никогда не бывали короткими.

— Так любила говорить моя сестра.

— Почему?

— Не помню. — Как, впрочем, и многое другое. Майло двигался слишком быстро, чтобы воспоминания могли удержаться в его голове или чтобы они появлялись в его снах дольше чем на мгновение. Воспоминания и сны преследовали его. Они никогда не были желанными гостями. Имя его сестры — которое он не помнил, не помнил, НЕ ПОМНИЛ — нельзя было ни произнести, ни даже подумать о нем под страхом смерти.

Последовала долгая пауза. Девор попытался использовать молчание, чтобы что-нибудь высосать из него — horror vacui [5] Боязнь пустоты. (лат.) , — но не сработало. Майло умел контролировать себя. Он держал при себе то, что должен был удержать, и здесь он был крепче, чем этот психиатр.

Доктор Девор прервал молчание:

— Ты стал спать лучше?

— Да.

— Лекарство принимаешь?

— Да.

— Давай поговорим о твоих снах. Давай обсудим какой-нибудь из них.

Майло неохотно согласился. Удастся ли ему схватить сыр и выскочить из мышеловки? Таблетки — сыр, разговор — мышеловка.

— Начинай, — предложил доктор.

— Темно. Кругом туман.

— А где ты? — спросил Девор. Майло заплакал. — Это ничего. Не сдерживай слез. Тебе не обязательно отвечать сразу же, ты ведь знаешь.

— Мне снился еще один сон.

— Ну…

— Мусоровоз. Большой стальной мусоровоз, наполненный металлоломом и мусором. В него врезается автомобиль.

— Этот автомобиль ведешь ты?

— Вы не понимаете! — Майло большим пальцем оттянул вниз резинку брюк, задрал рубашку, давая возможность доктору увидеть свой бок. — Он разлетелся в клочки! Все кругом дымилось, грохотало и текло.

— Ты хочешь сказать, что сам себя поранил? Но я не вижу никаких ран, Майло, ведь мы разговариваем о твоем сне, правда?

— Да. Он приснился мне, пока я сидел в приемной, только что. Я спал на ходу.

— Тебе приснилось, что ты поранил бок в автомобильной катастрофе?

— Нет, нет! Крыло, капот, двигатель! Вот что пострадало! — Майло снова заплакал. — Я чудовище, вот и все. Дайте мне еще лекарств! Дайте что-нибудь посильнее! Я больше не выдержу!

Доктор Девор помолчал.

— Майло, когда автомобиль врезался в мусоровоз, где был ты?

— Мне снился еще один сон, — выпалил Майло. Он был зол, словно маленький ребенок, старающийся подавить слезы, чтобы выкрикнуть проклятие.