Владимир Фильчаков - Воюй, пока молодой!

Погоди, а вдруг это опять сон? Вдруг он опять проснется в пустыне, где никакой базы, только духи, голод и смерть? Его передернуло. Нет, не сон. Не должен быть сон, иначе свихнуться можно. А что? И свихнешься.

Он потрогал голову. Волосы отросли уже, значит давненько он тут валяется. Значит, ранение серьезное было. Погоди, а повязка где? Сестра говорила о ране в голову. Повязки нет, и болит совсем не голова... Вот. Опять загадка. Сколько уж этих загадок было... То тело другого сержанта, то тело Косматого. И то, что база как в воду канула - тоже загадка. И то, что они год не помнили... Да, год-то, год-то какой?!

Валентин приподнялся на локтях, хотел сесть, но голову вдруг сдавило, будто твердыми руками, вспыхнула и погасла искра в глазах, замутило, и он упал на подушку. Нет, видать, точно в голову долбануло. А повязка - что ж, сняли уже. За ненадобностью.

- Эй, ты чего? - послышался голос.

Валентин открыл глаза, недоуменно огляделся. Он лежал на земле, а над ним склонился Косматый

- Вставай-ка, чувак, не время валяться в пыли, - сказал Косматый и протянул руку.

Валентин с трудом поднялся, сплюнул горькую слюну.

- Что-то глюки у меня, - произнес, еле ворочая языком. - То я здесь, то в госпитале.

- Анаши обкурился, что ль?

- Не курил я, - Валентьин поморщился, пощупал грудь - внутри саднило как после ранения. - С того раза, как двух духов оприходовали, не курил.

- Пошли, надо догонять.

Валентин посмотрел на тропу. Там стояли над очередным телом сержант, Нодик и Борис. Валентин и Косматый подошли, остановились за спинами. Солдат лежал в луже крови, лицо его было традиционно обезображено.

- Кто? - спросил Валентин и осекся. На Нодика похож...

- Вах, - сказал Нодар дрожащим голосом. - Скоро всех найдем, да? И тебя, Валька, и тебя, Боря.

- Лучше могилу копай, - сказал Рычков, вытирая потное лицо.

- А что? Я копай, копай, - отозвался Нодар. - Ты помогай, да.

Выкопали могилу, положили тело, постояли молча.

- Ну, - не выдержал Нодар. - Ты слово скажешь, да?

Сержант встрепенулся, произнес краткую скомканную речь. Пошли дальше. Хоронить самих себя стало обычным делом. Валентин усмехнулся. Самих себя. Пришло же в голову. Как это может быть - самих себя? Никак. Вот же сержант, вот Косматый, вот Нодик. Идут, переговариваются. Значит живы. А то, что ему мнилось, что он в госпитале - ну так от жары еще и не то привидеться может, и косячка никакого не нужно. Вон солнце как жварит, только держись. Небо выцвело, полиняло. Лежит себе стиранное небо на острых камнях, как развешенное для просушки белье... А дышать все труднее - они ведь все выше забираются. Постой, как это - выше? Они ж в долину должны спускаться! База ведь в долине!

- Эй, взводный, - позвал Валентин. - Мы зачем в гору-то лезем?

Рычков остановился, вытер пот кепкой, нахлобучил ее на стриженую голову, посмотрел больными глазами.

- Чего это - в гору? - спросил, словно портупеей скрипнул.

- А как же? - сказал Валентин. - Дышать все труднее, я заметил. А нам ведь в долину надо.

- Ну, - поддакнул Косматый. - Я же говорю, он дороги не знает.

- Вах, опять начали! - Нодик с досадой хлопнул себя по ляжке.

- Не опять, а снова, - хохотнул Борис.

- Перевал там, - стараясь казаться уверенным, произнес взводный и посмотрел туда, где должен быть перевал.

Там громоздились скалы, которые также выцвели, как небо.

- Идти надо, - безнадежно сказал взводный и пошел, не оглядываясь. Остальные потоптались, потоптались, и двинулись следом.

Что же так болит в груди? Валентин пощупал ребра - не сломаны ли? Вот чепуха, если б он упал и сломал ребра, разве б он этого не помнил? А боль все сильнее и сильнее. Вот уже и дышать совсем невозможно, и в глазах темнеет, все поплыло и вылезло откуда-то мужское плохо выбритое рыло, которое смотрело на него участливо. Губы у рыла шевелились, но слова долетели до Валентина не сразу.

- ... там окажешься, тебе кранты. Ты слышишь меня?

- Слышу, - разлепив спекшиеся губы, прошептал Валентин. - Кранты.

- Курс окончен, - продолжало рыло, неприятно шевеля толстыми губами. Валентин заметил, что из ноздрей у рыла торчат черные волоски. - Курс окончен, ты понял? У тебя непереносимость обозначилась. Понял? Концентрация препарата в крови слишком велика, чтобы ты мог жить с ним дальше. Ну, понял?

- Ни хрена я не понял! - неокрепшим голосом попытался крикнуть Валентин. Получилось плохо, как стон. - Может объясните мне, какого черта я то там, то здесь?

- Нельзя тебе туда. Загнешься, а мне отвечать.

Кроме рыла Валентин стал видеть потолок палаты и испуганное лицо медсестры. Той, что помоложе.

- Ни хрена не понял! - повторил Валентин. - Объясните же!

- Марина, объясни ему! - сказал мужчина и вышел, подняв в палате ветер.

- Ну вот! - недовольно сказала Марина, присаживаясь на край койки. Валентин хотел подвинуться, но боль в груди не позволила. - Чуть что, сразу я. А сам-то что? Убежал. Он убежал, а я отдувайся. Ну да, понятно, солдат ему бы морду набил, а меня пожалеет, стало быть. Понятен ваш принцип, товарищ подполковник.

- Марина! - взмолился Валентин. - Ну хватит уже! Расскажите мне, что вам подполковник велел объяснить.

Женщина вздохнула, посмотрела с жалостью.

Валентин бродил в больничном парке, шуршал опавшей листвой, кутался в халат от ветра, и смотрел по привычке по сторонам. Глаза рыскали туда-сюда сами, помимо воли. Вон ворота, за которые его не выпускают. Там пропускной пункт со шлагбаумом и безжалостной охраной. Позади больничный корпус, трехэтажный, кирпичный, с колоннами, оштукатуренный и побеленный желтой известкой. Вокруг - решетчатый забор с кирпичными столбами и колючей проволокой поверху. Интересно - зачем колючка? Чтобы пациенты не убегали, или, наоборот, к пациентам кто-нибудь не пролез? Скорее второе, потому что большинство пациентов лежит бревнами на койках и видят сны. Как и Валентин совсем недавно.

Тихо. Только листва падает с легким шуршанием. По утрам появляются мятые, будто с бодуна, солдаты, сгребают листву в большие кучи и жгут, и тогда пахнет дымом и еще чем-то давно забытым, из детства. Солдаты молчаливы. Попытки заговорить с ними ни к чему не привели. Они дебилы какие-то, решил Валентин и оставил их в покое.

Скоро его выпишут.

- Не хрен тебе тут пролежни належивать! - заявил Валентину подполковник. - Через два дня собирай манатки и дуй отсюда. Что делать на гражданке? А я откуда знаю? Что? Оставить при госпитале? А что ты тут делать станешь? У нас ведь рабсила вся дармовая, мы ей не платим, вон, бойцы приходят, работают. За жратву разве? Ладно, я подумаю.

Что делать на гражданке, Валентин не знал. Он не знал вообще, что такое гражданка. Невдалеке отсюда город... Ну, что такое город, Валентин знал. Это глинобитные дома, в которых живут духи, восточный базар с криками как на поп-концерте (что такое поп-концерт, Валентин представлял смутно, он подхватил это выражение у Бориса, который уж наверняка был на поп-концерте и не на одном), скудным ассортиментом и ненавистью, которая сопровождает русского солдата повсюду, куда бы он ни пошел. Других городов Валентин не помнил, хотя и родился в одном из них. Совершенно не помнил, хоть тресни.