Юрий Бурносов - Армагеддон 3. Подземелья Смерти

— Что это? — подняв бровь, спросил Магдоу.

— Всего лишь чистый джин, майор. «Бомбей», голубой сапфир. Ни тоника, ни льда у меня нет, но эту марку я предпочитаю пить чистой.

— И этот человек попрекает меня «Ветром в ивах», — съязвил Ковальски, отвинтил крышечку и сделал глоток. Потом передал ее майору, тот покачал головой.

— Лишнее. Если оставите мне на потом, когда все закончится, не откажусь.

— Не уверен, — покачал головой Маккормик, забрал фляжку, глотнул и спрятал ее обратно.

— Не уверены, что останется, или не уверены, что все закончится?

— Да ни в чем я сейчас не уверен, — честно признался федеральный агент и открыл сдвижную дверь вертолета. Спрыгнул на землю, за ним спустился Ковальски. Майор вздохнул и последовал за фэбээровцами.

— А ведь они попали, — уныло сказал Ковальски, осматривая вертолет.

— Кто?!

— Эти уроды из своих винтовок. Пробили бак. У нас нет топлива. Отлетались.

Под «Беллом» расплывалась огромная лужа.

— Черт с ним, — махнул рукой Маккормик, — если что, возьмем «Сикорский», он всех вытащит.

Ковальски огляделся. Справа от вертолета поднималась вертикально вверх скалистая стена, мечта альпиниста — скальная порода была гладкой, с геометрическими выступами и редкими жесткими кустиками, кое-где пробившимися из крошечных щелей. С другой стороны площадки, словно нарочно, чтобы укрыть ее от чужих глаз, было нагромождение валунов, поросших мхом и пышным кустарником. Кустарник на вид был колючим и неприветливым, поэтому Ковальски не стал лезть туда, опасаясь повредить скафандр.

— Ну что, не будем терять время? Пока эти уроды внизу не очухались и не удумали что-либо предпринять, — решительно скомандовал Магдоу и первый шагнул на едва заметную тропинку. Фэбээровцы двинули за ним, недовольно переглянувшись. В скафандрах было жарковато, и Магдоу почувствовал, что по виску стекает пот. «Черт меня дернул полезть в это пекло, во всех смыслах этого слова», — мысленно ругал себя майор, оскальзываясь на щебенке.

Маккормик и Ковальски, чувствуя себя ненамного лучше, спускались следом по узкой тропинке вниз по склону, как вдруг из-за вертикально торчащего обломка скалы появился человек с автоматом в руках.

— Что за черт?! — воскликнул он, одновременно нажимая на спусковой крючок.

В ответ агенты открыли огонь, и человек покатился вниз, стукаясь каской о камни. Вскоре он затих. Фэбээровцы осторожно поднялись на ноги и с ужасом увидели, что майор Магдоу лежит возле тропинки, широко раскинув руки.

— Что с ним, Буч?! — спросил Ковальски, тяжело дыша.

— Готов, — констатировал Маккормик. — Черт, прямо в лоб… Я думал, эти русские шлемы крепче.

— Это биозащитный скафандр. Он от другого предохраняет.

Ковальски стащил с майора шлем, но дальше проверять не стал — дыра во лбу не оставляла сомнений. Агент перекрестился и пробормотал:

— Упокой, Господи, его душу…

— Не время для молитв, Пол, — поторопил его Маккормик, тревожно озираясь. — Хорошо, если этот хрен был тут один. А если их несколько? А если он успел позвать своих?

— Хорошо, хорошо, — недовольно сказал Ковальски, поднимаясь с колен. — Мы что, так и бросим его здесь?

— А что такого? Место ничуть не хуже и не лучше других. — Маккормик поднял винтовку майора и повесил себе на плечо, потом вынул из гнезд на костюме магазины. — Идем, Пол. Если они хотят войны, они получат войну.

…Русский сидел перед Роулинсоном, и полковник внимательно его рассматривал. Человек как человек, достаточно молодой, но с какой-то… излишней серьезностью, умудренностью, что ли, в лице. Русский спокойно выдержал пристальный взгляд Роулинсона, мягко улыбнулся. Складывалось впечатление, что не он в плену у полковника, а совсем наоборот.

— Вы кто? — спросил Роулинсон.

Хотел сделать это внушительно, весомо, но чертово горло снова подвело, и вышло сорванное карканье. Боль в изуродованной трахее отозвалась по всему телу, полковник невольно поморщился.

— Меня зовут Нестор Тарасов, но это вам ничего не скажет, мистер Роулинсон.

— Тогда какого черта вы играете со мной в шарады? «Гленфиддиш», «скарабей»… Что вы знаете о Мексике и об экспедиции Либеропулоса? А самое главное, откуда? Хотя я догадываюсь… Этот русский, Нефедов, он, наверное, выжил?

Полковнику приходилось говорить громким хриплым шепотом, явно приближался очередной приступ. Роулинсон старался, чтобы солдаты в такие минуты его не видели, а уж русскому и подавно негоже… С другой стороны, он прекрасно понимал, что если сам порой побаивается смотреть на себя в зеркало, то каково другим? Полковник даже не предполагал, что все приведет к такому вот. Когда он выбрался из неглубокой могилы, обламывая ногти и выплевывая землю вперемешку с засохшей кровью, то искренне обрадовался тому, что жив. Жив вопреки всему. С того момента он часто не мог понять, а жив ли он вообще и что с ним происходит.

— Да, Нефедов выжил, — спокойно сказал русский. — Но, что самое любопытное, вы тоже выжили — после досадного инцидента с покойным профессором Ломаксом, который вас… э-э…

— …Который меня зарезал, — закончил за русского Роулинсон. — Я привык называть все вещи своими именами, tovarishch.

Услыхав последнее слово, русский снова улыбнулся, мимолетно, словно припомнил пришедшуюся кстати старую шутку.

— Видите ли, — продолжал Тарасов, — я ученый, как вам, наверное, уже известно. Я специализируюсь в разных областях, в том числе и в медицине. Я хороший врач. Непростой, необычный. А вы… Вы тяжело больны. Чтобы определить это, не нужен диплом. А чтобы вылечить — никакой диплом не поможет.

Неожиданно русский поднялся и прошелся туда-сюда. Поправил на стене какой-то древний, никому не нужный график в рамочке.

— И как поживает Нефедов? — спросил полковник, стараясь держать себя в руках и не обращать внимания на выходки русского. — Надеюсь, он в добром здравии?

— Более чем, — закивал Тарасов, снова садясь в кресло. — И часто вспоминает, как вместе с вами раскапывал захоронение в Мексике. Скарабей, черный порошок… А вы помните, когда на нас напали местные? Вы еще переводили с юкатанского языка, сказав, что «хренов Мэл Гибсон снял на этом языке свой чертов «Апокалипсис», такое кино про древних индейцев». А потом удирали через сельву, и Лафонсо Ченнинг сказал Нефедову: «Если снова прикроешь мою задницу, как тогда, в Тикрите, с меня бутылка бурбона. Любишь бурбон?» Нефедов сказал, что предпочитает скотч, и Ченнинг ответил: «Тогда тебе Чарли проставится». А потом вы постоянно приставали к Нефедову с ехидными разговорами о том, сколько людей убил злобный Сталин и не пора ли русским покаяться за преступления коммунистов…

Полковник остановившимся взглядом следил за русским. Он знал чересчур много. Допустим, Нефедов что-то мог рассказать о той злополучной экспедиции, даже какие-то детали, но не в таких же количествах, не с такими подробностями… Здесь был какой-то подвох, Роулинсон чувствовал его, но не мог разгадать.