Михаил Кривич - Женский портрет в три четверти

Как же. И еще этот провинциальный Эйнштейн. Вейсман и Морган.

И красотка на экране, пропади она пропадом. Зачем только я впутался в эти фокусы со слайдами?

Седовласый джентльмен объяснялся с долговязым кандидатом, а я тянул Бризкока за твидовый рукав, но он не обращал на меня внимания и только разглядывал слайды на просвет, с восторгом покачивая головой. Кандидат ему поддакивал и говорил что-то про разрешающую способность; впрочем, тут я могу и напутать. Как бы то ни было, обещанные мне минуты Бризкок разбазарил, потратил на всякую ерунду, а потом вырвался и убежал неведомо куда. Я прождал его с полчаса, но это сущие пустяки - его ждал весь конгресс.

Мыслимо ли начинать пленарное заседание, если исчез председатель? Потом кто-то из оргкомитета извинился перед коллегами, место председателя занял развязный француз, тоже, надо полагать, корифей науки, а я помчался в гостиницу, где остановилась ученая элита из стран капитализма. Но и тут, как вы уже знаете, профессора не было.

- И черт с ним,- сказал я собаке и коту.- Поеду в редакцию, обойдемся как-нибудь без интервью. Пока, ребята.

И двинулся к двери.

Но попасть в редакцию в этот день мне было не суждено.

Прежде чем войти, подумай, как выйти - где-то так говорят, кажется на Востоке. Восточная мудрость. Ни один восточный мудрец не войдет, не подумав заранее, как выйти. Поэтому у них простая и легкая жизнь, и все относятся к ним с уважением. Жаль, что я не восточный мудрец.

Возле двери, загораживая дорогу, лежал пес. Я хотел его перешагнуть, но едва занес ногу, как бело-рыжая гора зашевелилась и встала на моем пути. Я снова услышал рык, который на сей раз никак не мог бы принять за сдержанное приглашение войти,- напротив, он звучал, пожалуй, как "поди попробуй".

Пробовать я не стал и отошел немного назад, поглядывая на пса.

Тот снова растянулся на своем посту, замолчал и, казалось, впал в дремоту. Как бы не так - новая попытка прорваться оказалась ничуть не успешнее предыдущей.

Я слышал о собаках, натренированных впускать в дом чужаков и не выпускать их ни под каким видом. Тут был тот самый случай.

Этот зверь не остановится ни перед чем, а темно-синий парадный костюм у меня один - как любит говорить Саша Могилевский, любая хорошая вещь, в том числе и жизнь, дается человеку один раз, от силы два. Надо брать хитростью. Однако нравы и повадки британских собак были; мне абсолютно неизвестны.

- Послушай, собака,- проговорил я как можно тверже, избегая всякого сюсюканья.- Иди на место! - крикнул я строго и тут же осекся: откуда этому сенбернару знать русский? А как англичане обращаются к сторожевым псам, я не имел понятия.

Тогда я прибег к другому испытанному способу - к подкупу.

Нашел в кармане примятую конфету, содрал обертку и протянул ее к отвислым губам. Пес очень брезгливо посмотрел на приманку и с бесконечной брезгливостью - на меня. Я съел конфету сам - чтобы не ронять достоинства.

Теперь представьте себе ситуацию: в богатой гостинице, за семью швейцарами, в номере знатного иностранца, чтимого властями и носимого ими на руках, болтается никем туда не приглашенный человек, неведомо как проникший внутрь и отчего-то не желающий этот номер покинуть. Куда деваться? Не прыгать же с третьего этажа на голову приотельному топтуну. И не звать же по телефону администратора. Да и что он сделает - разыщет вместо меня Бризкока? Вызовет пожарную команду? Нет, буду дожидаться хозяина, придет же он рано или поздно, собаке, как я понимаю, надо иногда гулять.

А что, с тоской подумал я, если Бризкок все-таки вернулся на заседание, спихнул француза с председательского кресла и расселся в нем сам, председательствует себе и в ус не дует? Что станет с моим реноме в глазах руководства газеты и миллионов читателей, которые ждут не дождутся свежего материала с конгресса по химии белка?

Сколько сложено легенд о великих репортерах, которые в любых условиях, презрев опасность, передавали горячие новости в газету - даже если им приходилось прыгать с самолета, скакать на необъезженной лошади и вступать в сражение с бандой уголовников. Взятый под стражу псом, я не мог уронить чести своей профессии. Я сел за стол, погрозил сенбернару кулаком и набрал номер редакции.

- Объявился! - сказала Татьяна Аркадьевна.- Шеф меня уже задергал. Ты откуда?

- Танечка, запиши, дорогая, всего сто строк. Понимаешь, у меня особые обстоятельства.

- В особых обстоятельствах я отчего-то у всех дорогая. Подожди минуту.

Я представил мысленно, как она закладывает в машинку лист бумаги и ставит телефон поудобнее, под левую руку. На столе, у которого я сидел, были разбросаны фотографии, и от нечего делать я стал их разглядывать. Стандартные любительские снимки, сделанные, видимо, моментальной камерой, каким-нибудь "полароидом", владельцы которого и не подозревают, насколько эта камера плоха.

Так меня учил Могилевский.

На всех снимках были московские пейзажи. Некоторые места я не узнавал, но все равно это была Москва - какие-то дворики с беседками и бедными палисадниками, ломаные линии крыш, разностилье соседствующих зданий - без какой бы то ни было попытки примирить эпохи, купеческий ампир вперемежку с модерном начала века. Даже теперешнюю, исковерканную и перелицованную, как я люблю Москву!

Мне показалось, что Бризкоку она тоже нравится. Иначе зачем снимать эти закоулки, куда добронравного туриста не заманишь калачом?

- Я готова, конгрессмен. Валяй.

- Так, заголовок: "Кудесники белка".

- Кудесники или чудесники?

- Какая разница! Как напечатала, так и оставь. Теперь текст. "Среди многих тайн природы, волнующих человечество..."

В трубке послышалась дробь машинки.

Конечно, в иных обстоятельствах я потратил бы на репортаж часа два, вылизывал бы фразы, беспощадно вымарывал сомнительные обороты и неведомыми путями проникающие в любой материал газетные штампы. Сейчас я диктовал без остановки и без сомнений, на ходу пролистывая странички пресс-бюллетеней из крокодиловой папки. Татьяна Аркадьевна не отставала от меня и столь же быстро барабанила на машинке, исправляя с лету неудачные, по ее мнению, места. Это не входит в ее обязанности, но она всегда так делает, а мы, соблюдая кодекс чести, притворяемся, будто ничего не замечаем.

Ритмичные волны гладких, обкатанных, как морская галька, фраз плавно несли меня к финишу, но тут дробь машинки внезапно оборвалась.

- Стоп, конгрессмен,- остановила меня Татьяна Аркадьевна.- А где интервью?

- Будет тебе и интервью. Только очень короткое, так надо. Продолжение в следующем номере. Пиши. "На вопрос нашего корреспондента о значении нынешнего конгресса ответил видный английский ученый лауреат нобелевской премии профессор Уильям Бризкок". Записала?