Харик Бу - Армагедец

Арнолд, разумеется, остановился у меня и не мог не увидеть приглашения выступить в соответствующем комитете при ООН. Мы и до этого не единожды обсуждали будущее и нашу стратегию в отношении химеры. Грец был ортодоксальным сторонником идеи полного уничтожения всех очагов опасности, уничтожения физического. Моя мягкотелость в этом вопросе казалась ему преступлением. Разговор сразу начался нервно и велся на повышенных тонах. Мое мнение, кардинально отличающееся от исповедуемых им идей, было воспринято как преступная беспечность, а к концу спора и как личное оскорбление.

Несмотря ни на что, лейтмотивом моего, быть может, излишне эмоционального выступления в Комитете была мысль, которая обошла все газеты мира. Ван де Билт заявляет, что мы никогда не встретимся с братьями по разуму и потому преступно уничтожать пусть и созданную собственными руками разумную жизнь.

Спустя два дня я получил официальное письмо, сообщавшее о полном разрыве всех и всяческих отношений. Не могу сказать, что тяжко переживал разрыв. Горькое чувство, безусловно, оставалось, да и полной уверенности в своей правоте не было. Но я был занят ухаживаниями за… Ну, вы сами понимаете, незабываемый вид в вырезе форменной блузки и прочая.

Восемь месяцев спустя, месяцев, которые были заполнены невероятной по интенсивности работой, я получил срочное послание из военного ведомства Штатов с предложением принять участие в траурной церемонии в связи с трагической гибелью Арнолда Греца…

На сей раз я перебрался через Атлантику транспортным бортом ВВС США. Встречающий офицер был безупречно вежлив и холоден. Я всей кожей ощущал враждебность.

Генерал лишь на секунду позволил себе расслабиться, когда, ответив на мое приветствие, заметил коротко:

— Это большая потеря. Во многих вопросах Арнолд был моей правой рукой. Элитный офицер.

Церемония прошла без всякой помпы, сухо и сдержанно. Закрытый гроб под звездно-полосатым флагом, сухой треск выстрелов, слезы близких и судорожно сжатые челюсти сослуживцев.

Шепоток за моей спиной: «А этот отказался учитывать мнение Арни». И спустя секунду: «Его просто разорвало на кусочки, взрыв был чудовищным. Погибло более половины команды. А ведь он не был обязан идти в пекло сам, но…»

Тяжелые были минуты, только присутствие Попова, который тоже был приглашен на траурную церемонию, поддержало меня. Мы особенно не разговаривали, но от капитана исходила какая-то спокойная уверенность, которая передалась и мне.

В подавленном настроении возвращался я в Европу. Несколько дней, последних дней, размышлял над решающим выступлением в Комитете. Моя точка зрения, несмотря ни на что, осталась прежней. Химера получила право на существование в ранге представителя разумной жизни, заметим, жизни, бурно эволюционирующей.

Относительно средств и лаборатории Арни оказался абсолютно прав. В моих руках было сосредоточено и то, и другое. Мы начали поиск путей сотрудничества, а первым шагом на этом трудном пути стал отказ от уничтожения всех очагов разумной деятельности, которые нам удалось выявить.

Время шло, и воспоминания о нашей «героической эпопее» стали сглаживаться в памяти, как и горечь утраты. Работа, которая поглощала без остатка, семейные, большей частью радостные хлопоты — лучшее лекарство от тяжелых воспоминаний. Через два с половиной года я оказался в Бейруте по весьма специфическому поводу. Один из подающих надежды сотрудников лаборатории, ливанец-маронит [13] Араб, приверженец особой христианской церкви, существующей в Ливане и Сирии. Марониты названы по имени основателя церкви — Марона (VII–VIII в.). ( Примеч. авт.) , пригласил меня на торжества в связи с рождением первенца. Важное событие для жителей восточных стран. Разумеется, в первую же свободную минуту я оказался на рынке, чтобы подобрать подарок супруге, которая оставалась дома с маленьким Арни. Спустя час я почти выбился из сил в этом море шумного разнообразия. Просто ходил и смотрел по сторонам, когда неожиданно мое внимание привлекла звонкая латынь. Словно на пружинах, я обернулся к говорившему. Человек, с которым он беседовал, стоял ко мне спиной, но…

— Умные, наверное, были люди, — успел услышать я ответ, и мне показалось, что ноги стали ватными, все поплыло перед глазами, а знакомый голос продолжил:

— Ничего страшного, это с ним бывает, сейчас придет в себя. — Короткий взгляд серо-голубых глаз, решительный подбородок, плотно сжатые губы — и мираж растаял. Я едва успел прошептать имя.

— Простите, с кем это вы говорили только что? — спросил я хозяина лавчонки, едва только пришел в себя, все еще продолжая лежать на маленькой неудобной софе.

— С приятелем, мой господин.

— Вы знаете латынь?

— Нет. Арабский, французский, немного английский и русский, латынь не знаю, кто на ней говорит?

— Но вы же говорили по-латыни только что.

— Это любимые слова моего приятеля, я их повторил.

— А как зовут вашего приятеля?

— Хамид, мой господин. Он живет в христианских кварталах. У меня вы найдете самый лучший подарок и для жены, и для сына. Такое хорошее имя, Арнолд, моему знакомому очень понравилось…

— А почему вы решили, что так зовут сына?

— Мой приятель так сказал, он столько всего знает, удивительный человек.

Хамида я не нашел, хотя провел в христианских кварталах и на рынке практически все свободное время. Только это ничего не значит теперь, ибо сердце подсказывает мне: пройдут месяцы или годы, но если когда-нибудь я окажусь глубоко в чреве земли, там, под ангарами, то увижу этот решительный взгляд и судорожно сжатые губы. Я не удивлюсь, если после непродолжительной аудиенции боготворящий своего начальника молодой адъютант скажет, с нескрываемым удивлением обращаясь ко мне: «Господин полковник! Генерал был с вами чрезвычайно многословен…»

За тридцать минут до времени «Ч», в полном соответствии с секретными приказами, только что вскрытыми командирами, тысячи танков, вытягивая унылые хоботы орудий, потянулись к передовой, занимая исходные позиции для атаки. Мотопехота, доедая на ходу остатки пайка, группировалась возле боевой техники, чтобы по первой команде занять места возле амбразур и ринуться вперед, вслед за танками, сея разрушения и отчаяние, ужас и смерть. Рядовые дальнобойной артиллерии подтягивали поближе снаряды чудовищных калибров, готовились открыть убийственный огонь по тылам и разведанным огневым точкам противника, чтобы в первые же минуты боя лишить вражескую мотопехоту артиллерийской поддержки. Пилоты, получив последний инструктаж, занимали места в кабинах, чтобы прикрыть атакующие наземные части в их неудержимом движении вперед. Бесшумно передвигались по узким проходам подводных лодок элитные офицеры флота, последний раз придирчиво оглядывали подчиненных и убеждались в том, что приказ будет выполнен: центры промышленности, науки, скопления резервов, порты при необходимости будут подвергнуты ужасающей в своей неотвратимости и фатальности ядерной атаке.