Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

- Сорок семь - номер нашей школы. Сорок седьмая средняя школа ГСВГ. А гусей - тридцать семь. Я даже помню картинку - наверху гуси, внизу осень и между ними текст. Мелочь, а я помню.

- Не следует его трогать, - с угрозой сказала Оксана.

- Память - хорошо. Ничего не остается, даже памяти.

- Оксаночка, подожди... подожди..., - только сейчас Слава сообразил - вяло, удивленно, но понял.

Оксана наконец отошла от Валентины и села за парту. Она настолько побледнела, что на щеке четко прорисовалось красное пятнышко - зародыш возрастного прыща. А бывают ли они у них, удивился Слава.

Сев рядом, Слава так и не понял - смеяться ему сейчас или просто мужественно повздыхать расстроенной девушке в ухо. Чужое расстройство по его поводу, абсолютно дурное, не по адресу и не в той форме породило у него равнодушную тяжесть, разлегшуюся по всей длине языка. Говорить не стоило, однако Слава себя пересилил, протащил язык между зубами, срывая твердую пленку с привкусом картона, и для начала разговора вздохнул Оксане в ухо.

- Оксана, ты ошиблась. Ты очень серьезно ошиблась. Никто меня не тронет. Это абсурд. Глупость. Я здесь навечно и во веки веков. Меня нельзя стереть с картины. Конечно, тогда я тебе соврал. Извини, - он тронул ее за плечо. - С моей стороны это было полным ребячеством. Хотелось быть значительнее, чем я есть... Не смотря ни на что, я все же еще просто школьник.

Острые ногти пропахали на щеке достаточно длинные полосы, прежде чем он перехватил ее запястье и отодвинул от себя ставшую до жути некрасивой руку - словно лапу рептилии с судорожно искривленными пальцами и капельками крови под ногтями. Заткнуть ей рот он побоялся.

- Извинения?! Извинения?! То есть все - ложь? Или все - правда, а только это - ложь? Или из правды ты делаешь ложь, а из лжи вырезаешь правду?

- Я ничего не вырезаю, - устало ответил Слава. - Ножниц боюсь.

Оксана замолчала и сникла. Валентина собрала со своего стола журнал, конспекты, ручки, вышла, оставив дверь нараспашку. Коридор был пуст - весь поток освобожденного пролетариата утекал сквозь раздевалки и подвал, скапливаясь, кажется, где-то перед входом в школу - можно сказать под окнами кабинета. Поэтому снизу доносились некие нечленораздельные крики, а у Славы возникло дурацкое ощущение, что все ждут только его - когда он распахнет окно, встанет на подоконник и произнесет речь, или кинется вниз головой.

- Чтоб душа при этом пела, ноги к небу задрались, - сказал он себе.

В каким-то чудом возникшую на небесах дыру заглянуло солнце, навылет пробило мокрые окна, занавески, резануло по глазам, плеснуло в лицо воображаемым теплом и смыло с парты темноту. Нежная розовая акварель растеклась по шершавой бумаге Оксаниных щек, мазнуло губы красным, отчего на них проявились все мельчайшие трещинки, положила на обиженные глаза тень ресниц.

Откуда-то настолько ясно дохнуло весной, апрелем и свежей листвой, высыхающими лужами и оттаявшей землей, что причудилось как будто в самом деле время самопроизвольно, устав от взведенного, сжатого состояния, распрямилось и выкинуло всех прочь из черной осени. И набранная на катапульте скорость настолько велика, что они не задержатся здесь, пропашут красноватую грязь, растирая в зеленую кашу еще такую слабую траву, кубарем вкатятся в лето, сделают попытку встать на ноги из горячей и душной пыли, вырваться из вони плавящегося асфальта и горящей смолы, но споткнутся о дожди и сжигаемые кучи опавших листьев, чтобы больно стукнуться коленями о железную перекладину парты ближе к зиме...

- Пойдем, - попросил Слава.

Оксана встала, повесила на плечо сумку и пошла впереди.

Он шел в некотором отдалении, рассматривая ее спину и только сейчас почему-то обратил внимание на потрепанность ее платья. Нет, оно было вполне аккуратным, без дыр и лохмотьев, но кое-где из ткани торчали заусенцы, крохотные дырочки были заштопаны, хотя можно было заметить еще несколько мест, настолько протершихся, что сквозь просвечивала Оксанина кожа. Это как-то не вязалось с давно устоявшимся у него представлением о девушке, и Слава почувствовал укол жалости к ней, словно получил подтверждение - без него она не может быть счастливой. Он догнал Оксану, взял за талию и, засеменив рядом, поцеловал в щеку.

Раздевалки встречали распахнутыми решетками, ручейками тянулись к выходу потерянные перчатки, варежки, шарфы, и среди них бродили полуодетые личности, швыряясь в вещах и примеряя их на растопыренные пальцы. Восьмой класс удивил. Кроме сменной обуви, выстроившейся на деревянных подставках и курящей на корточках в углу Ольги ничего и никого в раздевалке не было. Зажав между колен полы своего красного лакированного плаща и натянув на голову капюшон, девушка пускала дым в потолок и стряхивала пепел в стоящий поблизости ботинок. Дым почти отвесно поднимался вверх, на уровне лампы встречался с местным стратосферным течением и на большой скорости уносился в вентиляционную отдушину. Это было настолько ловко проделано, что запах табака не покидал пределов раздевалки.

- Молодец, - похвалил Слава.

Ольга мрачно затянулась, выдула из ноздрей две густых струи, так что сизая лепешка расплылась по полу легким болотным туманом, и вежливо ответила:

- М-м-у-у.

- Она пьяная, - сказала чувствительная Оксана. - Что за гадость ты пьешь?

Пахло действительно гадостливо - настоем несвежих опилок на скисшем в прошлом году варенье. Сливовым, кажется. Прикусив сигарету, Ольга натянула поглубже капюшон, оставив наружи только нос, пошарила за батареей и достала пыльную зеленоватую бутылку. Рука у нее дрожала, и в тишине резко проявился плеск тяжелой жидкости, наведший ассоциации на шум прибоя. Слава взял бутылку и осторожно нюхнул подсохший потек из под винтовой крышки. В ноздри вцепились мелкие, щекотливо-болезненные крючки фирменной настойки Папы Карлы на столярном клее. Как после потребления такой отравы народ оставался в живых было, пожалуй, производственным секретом трудовика.

- У нас проблема, - сказал сам себе Слава, но Оксана услышала.

- До автобуса дотащим, - бодро ответила она и присела перед Ольгой. Та пустила ей дым в лицо и сделала попытку засмеяться, но мускулы рта ее уже не слушались. Слава стянул с ее головы капюшон и потрогал лоб.

- Ее побыстрее надо вытащить на свежий воздух.

- Там учителя увидят. Скандал...

- Оксана, ее минут через пять вывернет прямо на пол. Мне за ней убирать не хочется.

Оксана двумя пальчиками отставила вонючую емкость, встала и принялась одеваться. Слава полюбовался как она натягивает теплые колготки и влез в свой анарак.

- Хорошо, что она успела одеться, - задыхаясь и подпрыгивая на одной ноге, укрощая тугой замок на сапожке, ободрила девушка Славу.