Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.

Брюс был естественным кандидатом в сию должность, — это он представлял меня Петру и генералам, и вообще всевозможные оружейные хитрости считались по его части. Мы с ним впоследствии прекрасно находили общий язык, несмотря на определенное расхождение интересов: Яков Вилимович стремился подчинить меня с моими людьми артиллерийскому ведомству, чтобы плодами трудов в наибольшей степени пользовался его род оружия; я же искал самостоятельности, пытаясь встать не наравне с ним — это было бы слишком амбициозно — но рядом и заниматься оружейными изысканиями отдельно, по собственному выбору. Главной помехой более тесному сотрудничеству мне представлялось окружение Брюса — та тесная толпа немецких артиллеристов и инженеров, с коей я безо всякого удовольствия познакомился уже под Нарвой. Возможно, я был к ним несправедлив (сравнение с Вобаном мало кто выдержит), но почти все оставили впечатление второсортности. Одни не прижились на своей родине по недостатку знаний, другие — по неуживчивости характера, третьи счастливо соединяли оба эти качества. Ни в чем не хочу упрекнуть Якова Вилимовича — ему приходилось использовать тех людей, которые были в распоряжении — но входить в сию компанию в качестве младшего члена не хотелось. А уж если бы генерал начал оказывать мне предпочтение перед старшими по званию и сроку производства… Думаю, тогда у меня все силы уходили бы на отражение вражеских интриг, вместо дела.

Еще одно соображение, побуждавшее меня держаться в стороне от иностранных по преимуществу артиллерийских офицеров — опасение, что в их соседстве мои секреты легко могут обесцениться, сделавшись достоянием всей Европы. Наемники, ныне служащие одному государю, завтра — другому, меньше всего годились в конфиденты, если я намеревался удержать за собой монополию. Опасность они представляли не сами по себе, а в силу возможности, что через них ключевые особенности моих инвенций станут известны действительно первоклассным европейским ученым и оружейникам, которые смогут меня опередить и превзойти. Русских людей в этом отношении можно было долго не опасаться, как бы щедро я ни делился с ними знаниями.

Примерно так я и аргументировал пожелание, чтобы мои дела ведали не в артиллерии, а в Преображенском приказе, при встрече с главой оного приказа, моим вторым (или первым — считая по чину) опекуном. Да, это был Его Величество Федор Юрьевич Ромодановский, князь-кесарь, страшилище московское. Решение царя поставить меня под покровительство самого опасного человека в России оказалось воистину мудрым, без поддержки Ромодановского я ничего бы не смог. Напомню, что, помимо розыскных дел, он ведал литьем мортир и пушек, изготовлением ядер, бомб и прочих боевых припасов, а заодно возглавлял Аптекарский приказ, так что химия и пиротехника находились под его надзором. Распоряжения князя по оружейным вопросам, хотя всегда уместные, были не самым важным вкладом в мои изыскания. Его главная заслуга — в другом.

Тот, кто не имел удовольствия заниматься промыслами или коммерцией в российских пределах, может получить представление о местных особенностях этих мирных занятий, попытавшись пройти сквозь большую стаю бродячих собак с куском сырого мяса в руке. Сей кусок будет изображать ваши деньги. Наличие влиятельного покровителя эквивалентно окованной железом дубинке: не избавляя полностью от посягательства наиболее наглых тварей, сильно увеличит шансы отбиться. Поддержка князя-кесаря, в границах сей аллегории, — это уже не дубинка, это топор, — острый как бритва и по все дни омытый свежей кровью… Мне с самого начала пришлось воспользовался беспощадным инструментом и, собственно, потому я не имею права упрекать Ромодановского в жестокости.

Царь Петр не был сторонником единства кассы: он предпочитал привязывать расходы казны к доходным статьям напрямую. Для оружейных работ мне отписали доходы с нескольких подмосковных волостей, только не надо думать, что до моего появления деньги лежали втуне. Разумеется, были другие надобности, на которые они тратились, были люди, их тратившие и себя не обижавшие — и всё это извольте разрушить только из-за того, что царю понравились сладкие речи какого-то иноземца! Честные попытки «иноземца» разобраться в денежных делах натыкались на непреодолимую оборону подьячих в съезжей избе. Денег и так было мало: гораздо меньше, чем требовалось по моим расчетам, — так и эти крохи непонятными путями исчезали бесследно. Отчаявшись развязать тугой, без единого кончика, клубок хитросплетений, я почел за лучшее разрубить сей гордиев узел — если не мечом воина, то топором палача. Князь-кесарь по моему представлению назначил розыск, приказным пришлось давать отчеты на дыбе и под кнутом. Деньги чудесным образом появились — после этого я уже не выпускал их из своего внимания.

Найти оружейных мастеров тоже помог Ромодановский. В России, даже имея неограниченные средства, невозможно просто нанять людей, — они себе не хозяева. Надо договариваться с их господином. По приказанию князя-кесаря, обрусевшему голландцу Андрею Андреевичу Виниусу, владельцу завода в Туле, пришлось поделиться оружейниками. Ей-Богу, жаль было грабить старика, и без того попавшего прошлый год в опалу и пострадавшего под кнутом за нерасторопность в снабжении армии и хищения (совершенно незначительные, сравнительно с суммами, проходившими через его руки). У него даже губы дрожали от обиды, что приходится отдавать какому-то мальчишке заботливо выученных людей, — но ослушаться не посмел. Мастеров, правда, я посчитал нужным спросить, и взял с собой под Москву, в Преображенское, только тех, кто сам пожелал. Среди бесчисленных служебных построек на задворках деревянного царского дворца князь Федор Юрьевич нашел место для небольшой мастерской, выставив вон кого-то не столь нужного.

По сути, я состоял в прямом подчинении князя, хотя встречался с ним нечасто — для отчета о ходе работ, да иногда — при возникновении не преодолимых без его вмешательства препятствий. Я не могу вспомнить почти ни одного противоречия между мной и Ромодановским. Умение различать людей — кого надо заставлять и подгонять, а кого скорее сдерживать, как слишком горячего коня, так и норовящего сорваться вскачь, — нужно всякому, кто претендует командовать хотя бы ротой. А князю-кесарю царь поручал всю Москву, уезжая за границу. Опыта и государственной мудрости ему было не занимать. Что же касается жестокости… Личина палача совершенно приросла к нему, особенно со времен стрелецкого бунта. Но был признак, наводящий на подозрения о не до конца умерщвленной совести — тяжкая потребность заливать душу вином. Черта, полностью отсутствовавшая в безупречном Андрее Ивановиче Ушакове.