Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.

Препятствуя переводу "старых служб служилых людей" на новое место, Федор Матвеевич исходил из интересов губернии и флота: верфи на Дону нуждались в защите. Бывшие запорожские владения формально никуда приписаны не были, но де-факто оказались под рукой Дмитрия Михайловича Голицына. Размышляя, как бы объехать загородившего путь адмирала, я нашел единственно возможный способ. Надо добиться передачи восточной части провинции, по Днепр, в Азовскую губернию, чтобы ответственность за оборону легла на Апраксина, а линия стала частью единой системы, расположенной в порученных ему землях. Резоны, главным образом военного свойства, подобрать нетрудно. Были аргументы и в пользу подчинения князю Дмитрию Михайловичу, но последний год отношения с ним испортились. Князь бесцеремонно задерживал мои лесные и хлебные грузы для своих киевских нужд, и возражать ему не приходилось: в этом генерал-губернатор властен. С караванами равного по рангу соседа он бы так поступать не стал.

Говоря по совести, имелся у меня и личный мотив. Голицын сидел в Киеве безвылазно, вникая во все подробности управления; Апраксин занимался преимущественно флотскими делами и проводил в Петербурге едва ли не больше времени, чем в губернии. Можно было надеяться на совсем иную меру самостоятельности. К приезду царя удалось убедить Федора Матвеевича, что польза отечества неотменно требует распространения его власти к западу от Азова, и наше совместное представление на высочайшее имя увенчалось успехом. Сделавшись (весьма кратковременно) частым спутником и сотрапезником государя, я имел удовольствие вскоре быть представленным прибывшему из Константинополя через Венгрию и Польшу Толстому и участвовать в обсуждении дел, прикосновенных к турецкой войне.

Не хотел бы я видеть этого человека своим врагом. К счастью, обстоятельства ставили нас скорее в положение союзников, равно заинтересованных в привлечении царского внимания к югу, дабы возвысить собственное значение. Сии попытки требовали достаточно ненавязчивой манеры: любопытно, какое воздаяние получил бы глупец, осмелившийся указывать Петру, что следует делать. Как лучше добиться его целей — такие советы он еще готов был принимать от людей, отмеченных августейшим доверием. Политический расчет и простое любопытство действовали в одном направлении, побуждая меня играть на руку Толстому и постоянно расспрашивать посла о политике Блистательной Порты, интригах и перемещениях начальствующих лиц. Незадолго пришло известие, что турецкий командующий Измаил-паша отозван.

— Дорогой Александр Иванович, — будучи вдвое меня старше, знаменитый дипломат тем не менее обращался с безукоризненной вежливостью, возможно содержащей каплю иронии к бесцеремонному выскочке, — не принимайте так близко к сердцу опалу вражеского генерала, хотя бы и несправедливую.

— Не в этом дело, уважаемый Петр Андреевич! Если сей паша понесет наказание за свои осторожные и разумные действия и за неисполнение неисполнимого, его преемник во избежание столь же печальной судьбы может избрать более рискованный военный план, о чем было бы полезно знать заранее.

— Увы, пока невозможно с уверенностью предполагать, кто займет это место: слишком быстро менялись люди в султанском окружении. Десять лет назад, государь, — Толстой повернулся к царю, обратившему внимание на наш разговор, — я докладывал Вашему Величеству о казнях, учиненных визирем Хасан-пашой. Двенадцать тысяч тогда умертвили, большей частью чиновных и знатных. Верите ли, за последние годы еще больше палачам трудов было.

— Что тут невероятного? — Петра было казнями и опалами не удивить. — Поделись-ка лучше своими обсервациями о султане и нынешнем визире, чего от них ждать.

— Падишах Ахмед — младший сын Мехмета, который осаждал Вену…

— Лучше скажи: который охотился на зайцев, пока визирь Кара-Мустафа осаждал Вену, — усмехнулся Петр.

— Истинно так, Ваше Величество. Младший сын прозванного «охотником» султана Мехмета от гречанки-вероотступницы. Наследовал после бунта своему брату, свергнутому янычарами, и очень боится разделить его судьбу. Он малодушно податлив к прихотям черни и мнительно-жесток с приближенными, от коих вечно чает измены. Топор палача ни дня не остается праздным. На плахе скончало жизнь больше турок, нежели под мечом Евгения Савойского. Оно бы и хорошо — пусть басурманское племя само себя истребляет, только вот беда: к власти пришли небитые. Никого не осталось из помнящих прошлую войну. Новые паши мнят себя счастливее проигравших оную прежних и не престанут воевать, пока не вернут Азов (чего Господь да не попустит), либо пока не будут биты до потери куража.

— А визирь? Столь же воинственно настроен?

— Визирь настроен сберечь свою голову. Когда весь народ турецкий жаждет побед над христианами, ни один разумный министр противиться не станет — но конфузия означает удавку. Было время, султан менял визирей чаще, чем галантный кавалер меняет подштанники…

— Да, каждый раз, как обгадится!

— …Однако нынешний Дамад Али-паша, зять султанский, совсем не прост. Всем ведомо, что нынешняя война начата по интриге крымской и шведской — а по каким резонам закончится, никто не знает. Визирю нужна хотя бы видимость победы, иначе опять станут виноватых искать. И вот еще что я приметил. Сильнее всего ратуют за возвращение Азова такие лица, коих ни при каких обстоятельствах в бой не пошлют. Воинские люди, кто поумней, больше в сторону Мореи поглядывают: венецианцев осилить нетрудно, а провинция побогаче Азова будет. Не голая степь. Кара-Осман, ага янычарский, почти открыто противность показывает.

— Мнишь, янычары опять взбунтоваться могут?

— Если их прямо на убой пошлют, как на Пруте — возможно. Только у Али-паши хитрости хватает до этого не доводить, а непокорных поодиночке выдергивать и с важной должностью на войну отправлять. Или из янычар исключать, под видом негодности. Вот еще резон против мира: чем казнить, лучше своих врагов под русские пули подставить.

Царь хмурился на такие соображения: необходимость держать две армии против шведов и третью (под командой Шереметева) в Польше, по своему политическому устройству уязвимой для враждебных интриг, оставляла очень мало средств для борьбы с турками и татарами. Рассуждения мои о пользе для России взятия Очакова раздражали его несвоевременностью. Осада и удержание города одними имеющимися силами были, пожалуй, возможны — но пришлось бы оставить без должной защиты остальную границу, чем хан не преминул бы воспользоваться. Устройство оборонительных линий и десантные действия против Крыма, напротив, встретили полную поддержку: государь наградил меня за прошлую кампанию деревнями и подарил свой портрет с бриллиантами.