Анатолий Маркуша - Приключения капитана Робино

На другой день вплоть до обеда мы с Валей летали. Сходили на высоту в семь тысяч метров, прошли по треугольному маршруту над океаном, дважды сбросили реагент в не слишком мощных кучевых облаках, снизились, получили команду освободиться от контейнеров и возвращаться на базу. Дальше предстояло готовить машину к следующему вылету.

А после обеда меня перехватил «Толстый», предложил прогуляться к морю. До берега надо было пройти, наверное, с километр. Этот путь мы проделали в полном молчании. Остановились на краю каменистой земли и тут «Толстый» достал из кармана непонятный предмет, напомнивший мне… электрическую бритву. Он вытянул из «бритвы» тоненький прутик-антенну, включил этот странный прибор и только тогда заговорил.

— Теперь мы можем спокойно побеседовать на любые темы, прослушивание исключено! — он вдруг подмигнул мне: — они ничего не знают об этой штуковине, вот метнут икру, когда ничего не перехватят! Давайте коротко о том, что наболело.

— Дмитрий Васильевич, вам известно содержимое контейнеров, помеченных цветными марками — красной, зеленой, коричневой?

— Приблизительно известно.

— У меня складывается впечатление, что реагент спецконтейнеров к воздействию на облака отношения не имеет. Так?

— Примерно. Моей работой давно заинтересовались те, кто стоит на страже военных интересов страны. Их люди напали на мысль использовать воздушные потоки для переноса активного реагента в определенные районы земли, так сказать силой природы. Со мной консультируются, но не больше…

— А меня и Пономареву вы как, запродали на корню или сдали в аренду?

— Дорогой, Робино, вероятно вы никогда не бывали там … и не представляете себе какие у них возможности подчинить человека против его воли.

Продолжать разговор не имело смысла. Я только позволил себе сказать этому человеку:

— С меня одной войны достаточно, я не желаю работать на новую.

Делиться опытом общения со спецорганами я не посчитал целесообразным. Единственное, что меня, если можно так выразиться, порадовало — они — так «Толстый» выговаривал с совершенно особенной интонацией, как ни старался, он не мог скрыть страха перед их силой, нет — их всесилием . Из этого я сделал вывод: сам «Толстый» из другого ведомства.

— На чем вы сюда прибыли, Дмитрий Васильевич?

— Сперва летел гидросамолетом, потом пересадили в катер.

— Но где вы приподнялись, я что-то не пойму?

— Любопытному Мартыну прищемили дверью нос. Слыхали? Это, так сказать назидательное воспоминание из детства.

— Понял, в позднем детстве у меня тоже взяли расписку о неразглашении! А хоть какая-нибудь надежда выбраться отсюда у меня и у Пономаревой есть? Только не крутите.

— В ближайшее время едва ли… Все зависит от… — и он написал на блокнотном листке: от медицины. Дал прочесть и сразу сжег бумажку.

Больше с Толстым мне встретиться не удалось. Он убыл, а мне запустил под череп колоссального ежа. Медицина, медицина, медицина. Что она делает? Лечит, калечит, спасает, может отравить, тихо-тихо убить. Что еще? Вылечить, залечить, навредить? С превеликим трудом мне удалось сообразить — зарегистрировать смерть… Неужели Толстый имел в виду, медики пытаются вылечить, но… наступает смерть и медики свидетельствуют — он умер. Кто, я не пытался произнести даже мысленно.

О зловещем прогнозе «Толстого», если только я правильно его расшифровал, старался не думать и Вале ничего не говорил, когда она спрашивала.

— Скажи, Максим, когда-нибудь будет конец этому вечному поселению?

— Всему приходит конец, подруга. Закон природы.

— А тебе не кажется, что нам что-то добавляют в еду? — почему-то спросила Валя. — У меня такое ощущение, будто нас регулируют, как-то обрабатывают. Вот погляди, только пристально, на мои глаза, на уголки рта. Видишь?

— Но что, собственно, я должен увидеть?

— Плохо я тебя интересую, если ничего не замечаешь… У меня пропали морщинки в самых уязвимых местах. Теперь видишь?

М-да! Морщины на Валином лице на самом деле не просматривались. Но тогда, если верно ее предположение, и на моем портрете должно быть что-то заметно. Я достал увеличивающее зеркало, перед которым привык бриться, включил сильный свет и обнаружил — а морда моя стала гладкой, как детская задница.

A.M.: В очередной раз мы встретились с Автором после некоторого перерыва. Такое случалось и раньше — периодически он вдруг исчезал. На неделю другую уходил вроде в подполье, потом звонил и назначал очередной «сеанс». На этот раз, прежде чем я включил магнитофон; он спросил: однообразие описать возможно? Ну, нарисовать словами что-то вроде черного квадрата Малевича? Он признался, что не очень понимает, в чем притягательная сила этого шедевра, если только черный квадрат и впрямь замечательная картина? Рассказывая о жизни на островной базе, он все время припоминал черный квадрат, но не столько по цвету, а скорее, как символ однообразия. Запомнились его слова: «Там бывали такие моменты, когда мне казалось — ну все, я уже переселился в вечность, и наваливались очень черные мысли. Впрочем, «мысли — частное дело каждого», и я не стану делать их достоянием посторонней публики».

Автор был явно в миноре. Когда же я его спросил, почему он не весел, хотя никаких серьезных оснований впадать в тоску у него вроде нет, он уже не в первый раз прикрылся Маяковским: «Тот, кто постоянно ясен, тот, по моему, просто глуп». Тогда я предложил отложить сеанс, раз нет настроения, но он отказался.

АВТОР: Задолго до того, как я начал «воздействовать на облака», случился конфликт с Генеральным. Точнее сказать — даже не конфликт, а препирательство. Генеральный был недоволен шеф-пилотом. Не в глобальном, так сказать, масштабе, а из-за совершенно частного случая. Игорь Александрович вернулся из очередного полета, с неполностью выполненным заданием и доложил:

— С приближением волнового кризиса, — Генеральный его перебил, не дослушав:

— Чему конкретно равнялось число М?

— Перевалило за 0,8 и приближалось к 0,9, но дело даже не в этом. Появился странный зуд в ручке управления… и я решил не искушать судьбу.

Во время объяснения Игоря Александровича с Михаилом Ильичом я не присутствовал. Но ориентируясь на то, что они оба мне поведали, могу представить, почему обиделся шеф-пилот.

— Надо переходить на автоматику, — сказал Генеральный, — мы вполне можем обеспечить управление самолетом без участия человека и тогда раз и навсегда избавимся от эмоциональных накладок и болезненных всплесков интуиции испытателей. Автомату ничего… не может казаться, они всегда и полностью будут оставаться объективными.

Вскоре мы стали замечать, что наш Генеральный форменным образом зациклился на идее автоматической системы летных испытаний. Эта тема присутствовала едва ли не в каждом разговоре. Дошла очередь и до меня. Мало того, что Михаил Ильич доказывал — время летчиков-испытателей истекает, кибернетические системы будут точнее и надежнее пилотов, он еще по своей профессорской привычке поминутно вопрошал: