Лев Куклин - Год лошади

ЧЁРНЫЙ ПОРОШОК

Мальчику нравилось смотреть, как горит сера. Он насыпал желтых крупинок на щепку,

- и крупинки, плавясь, давали голубой, ярко окрашенный огонь... Но однажды, когда в хижине за ткацким станом работала Мать, четко и ритмично постукивая бердом, сильный порыв ветра забил дым очага из трубы обратно в жилище. Он оказался едким и вонючим, у Мальчика набежали на глаза слезы, запершило в горле, и он натужно закашлялся.

Мать рассердилась.

- Что за гадость ты подсыпал в очаг? - недовольно спросила она и сноровисто вытряхнула серу из куртки Сына и его торбы в глубокий короб, где скопилась мельчайшая угольная пыль и куда сметали куриный помет: куры бродили по хижине где хотели и исправно гадили на земляном полу. Позже, весной, пометом удобряли гряды с рассадой... Итак - случайно, из-за импульсивного движения рассерженной Матери сошлись в одном месте, - в строго определенной по трем пространственным осям точке Вселенной, - в навозном коробе, три материальных субстанции, три составных части... Чего?!

В весьма старинном рецепте сказано: "Взять 1 часть "живой" серы, 2 части древесного (липового или ивового, можно березового) угля и 6 частей селитры... Очень мелко истереть на мраморной доске и смешать..."

О, эта смесь уже давно и слишком хорошо была известна человечеству! Разумеется, все происшедшее было чистейшей случайностью. Почти что чистейшей. В данном случае из необходимых атрибутов стариннейшего рецепта отсутствовала только благородная доска! Мраморная, как вы изволили заметить... Но в бесконечном течении времени любая случайность (а случай - лишь фрагмент, осколок философского понятия "случайность"!) приобретает форму закономерности. Древние говорили: "Ветер обходит весь мир, и всякий раз возвращается на круги своя..."

И если в бесконечности находится место и для Бога, неудивительно, что при бесконечном переборе вариантов можно не раз наткнуться на одно и то же открытие. Для этого, кстати, совершенно не обязательно даже быть очень уж мыслящим существом... Вспомните малосимпатичное и дурнопахнущее гориллоподобное животное, которое, урча от голода и вожделения, первым схватило волосатой лапой крепкий сук, чтобы сбить с высокого дерева аппетитную, зрелую гроздь бананов... Впрочем, не исключено, что и фиников.

Когда - через несколько дней - уже тайком, Сын заглянул в короб и поворошил его в поисках серы, он увидел там некую смесь, - мелкий черный порошок... Судьба, или - рок, или - фатум, внимание!

С черным порошком, таким невинным и мирным на вид, человечество уже было знакомо в своей исторической молодости.

Сначала его изобрели узкоглазые, но хитроумные китайцы то ли в пятом, то ли в восьмом веке, вместе с тончайшим фарфором и изысканными пытками своих врагов, которых они целиком варили, постепенно опуская на прочной веревке в чан с кипящим маслом...

Мудрецы в шелковых халатах и с серебряными колокольчиками на островерхих шапках использовали этот порошок, начиняя им ракеты для праздничных фейерверков... Да, тогда ракеты были всего-навсего пустой забавой! В средневековой Европе, вконец замордованной религиозными распрями, его заново открыл в середине тринадцатого столетия высокоученый монах по имени Бертольд Шварц. Называют даже точную дату: 1250 год. "Шварц" по-немецки означало "черный": какая ухмылка черного юмора цивилизации!

Вскоре после этого черный бертольдов порошок стал охотно изрыгать пули из дульных раструбов королевских мушкетов и ядра из жерл услужливых во все времена пушек...

А еще через несколько дней старец по имени Петр, а прозвищем Патер-Питер имел повод для пополнения своей Книги.

Сказать правду - никому в Общине не пришло бы в голову тратить драгоценную древесину на изготовление такого сомнительного продукта, как бумага... Люди не слишкомто и нуждались в этом хрупком и недолговечном изделии, - результате вторичной переработки природной целлюлозы: без книг вполне можно было обойтись... Каждое дерево должно было сначала дать втулку или обод, бочонок или лодку, тепло и свет, и в конечном счете - уголь для фильтров. Всякое иное использование считалось кощунственным, если не преступным.

Вот почему ученый старец по имени Петр - что на древнем языке означало "камень", крепкий духом, - писал свою хронику событий на тонковыделанных пластинах из обработанных и выглаженных до белизны телячьих шкурок. Они были грубо обрезаны острым лезвием по краям и скреплены в толстую пачку крепким крученым сыромятным ремешком, продетым через три сквозных отверстия. Пером, выдернутым из гусиного крыла, срезанным наискосок и надвое расщепленным на кончике, старейшина селения при свете жирника неторопливо выписывал на белом пространстве листа черные ровные знаки - буквы, которые почти волшебным способом слагались в связную, исполненную смысла цепочку слов: "...а третьего дня доброго октября-месяца сотворил Сын Судьи именем Илия черный прах. Составил он его из трех слагаемых: древесного угля, птичьего помета и желтой горючей субстанции, свободно горящей синим едким пламенем, именуемой серой. Смешав уголь мелкоистолченный и сухой погадок и присовокупив к ним серу, измельченную видом до песка, в пропорциях, ему ведомых, начинил он этой смесью сосуд некий и вложил в очаг, дабы усилить силу огня. Смесь же не возгорелась, а взорвалась мгновенно, с громким шумом, разметав очаг, учинив большой ущерб жилью и сверх того пожар. Мальчик, Сын Судьи, сильно ранен в голову и руку с обильною потерею крови, однако, без утраты рассудка и помрачения ума..."

Скрипело перо, помаргивал и коптил жирник, бледный язычок огня на тщедушном фитильке слабо освещал чуть сероватую поверхность листа, по которому гусиное перо высеивало черные значки... как семена будущих всходов: "Из праха родишься, в прах обратишься и снова воскреснешь..."

Окончив свой урок, старец Петр, по прозвищу Патер-Питер, тщательно обтер кончик пера чистою мягкой тряпицей, уложил его в пенал и несколько минут спокойно ждал, пока высохнут на пергаментной странице чернила. Те самые, приготовленные им самим из чернильных орешков, собранных с ветвей священного Дуба двухголовым уродцем (или всетаки - уродцами?!) Иваном-да-Марьей...

Потом он аккуратно уложил стопку пергаментных листов в деревянный прямоугольный футляр, защелкнул на нем замочек и поставил летопись на полку... Сотворив вечернюю молитву, чистый духом, он прислушался, задул светильник и вышел из хижины. От полной луны было светло.

За пологим гребнем холма, поросшего темной гривкой молодого ельника, раздалось звонкое призывное ржание. Гнедой жеребенок, вскидывая вбок копытцами, брыкаясь и подпрыгивая, игриво взмахивая коротким хвостом, весело мчался на зов матери. Отец Петр постоял, вдыхая ночной воздух, повторяя вслух последние строки, которые еще словно бы светились в темноте перед его внутренним взором: "...Сделана данная запись на манускрипте мною собственноручно в лето 2542 Года Лошади...".