Александр Матюхин - Облаченные в тени

— Как я рада вас видеть, сударыня! Вы одни этим жарким днем способны вызвать во мне радость, уверяю вас!

— Ах, что вы говорите. Я так рада, что могу угодить вам! — обнявшись, женщины прошли за стеклянный столик и сели в кресла. Переодевшаяся в домашнее Маша уже вносила в зал поднос, на котором стояли чайничек, чашки и блюдо с пирожными. Елизавета знала давнишнюю слабость Анны к сладкому.

— Я решила заглянуть, — сказала она, — поскольку узнала, что брат ваш, Феофан, занялся этим чудовищным преступлением, которое потрясло вчера город.

— Что же произошло? — Елизавета принялась разливать душистый чай с малиной по чашкам.

— А вы разве не знаете? — удивилась Анна.

Елизавета призналась, что со вчерашнего утра находится под впечатлением других событий, и рассказала о чудесном подарке Пахома Пахомовича. Анна выразила восхищение и пожелала Елизавете приятно провести вечер, однако же, большего выспрашивать не стала, что Елизавету немного озадачило. Она-то думала, что Анна пришла именно по этому поводу. Но женщина продолжила свой уже начатый разговор:

— Тринадцать господ были похищены вчера в городе. Все — самые близкие люди императора, представляете? Что примечательно, нет никаких следов похищения, очень мало свидетелей и, говорят, что их похитил сам сатана!

— Не стоит упоминать имя его в моем доме, — Елизавета перекрестилась, — этого еще не хватало в городе!

— Вот и я говорю, — Анна надкусила пирожное, и на лице ее отразилось неподдельное наслаждение вкусом. Положив веер на столик, она взяла чашку с чаем, — уму непостижимо! У нас война идет, императора батюшку свергнуть хотят, рабочие и солдаты бунтуют, а тут еще и такие дела! Никак, конец света грядет, верно вам говорю!

— Что же вы так уныло? — спросила Елизавета, — вы женщина прагматичная, столько всего пережили. Вам радоваться надо, что в семье покой и при деньгах, а вы грустите. Вот у меня тоже папенька ееще на первой Резне погиб, а маменьки я и не помню, но в грусть впадать не собираюсь. В театр, вот, на днях пойду!

Конечно, Елизавете в данный момент хотелось говорить только о театре и Пахоме Пахомовиче. Хотя, о нем-то, конечно, меньше хотелось. Анна как-то невесело улыбнулась:

— Вы молодая еще, Елизавета. У вас все впереди, так зачем же о сущем заботиться? В будущее глядите, дорогая!

— И все же, — сказала Елизавета, попивая чай.

— А брат ваш дома? — неожиданно спросила Анна, — я потому и пришла, что хотела узнать у него последние новости о расследовании. Признаться честно, несколько месяцев уже ничто так не захватывало меня, как сообщение об этом странном происшествии. Я только и думаю о нем.

— Феофан еще не приехал с встречи с императором, — сказала Елизавета немного растерянно. Ей совсем не хотелось разговаривать о похищении неизвестных и далеких ей людей. Театр — это другое. О нем она могла бы говорить столетиями.

— Давно ли он уехал?

— С утра. До завтрака еще. Вы желаете подождать его?

Анна покачала головой и поставила чашку на стол:

— Нет, моя дорогая. Я пришла к вам, хоть и хотела расспросить вашего брата. Признаюсь вам честно, в моем доме, в последнее время, слишком уныло. Хочется общения, а его нет.

— Да, одиноко вам. Старший сын где, не знаете?

— Нет. Уехал куда-то. Говорил, что поедет на фронт, а там и в Германию. Германия его, видите ли, привлекает. И что он в ней видит хорошего? — Анна сказала это с таким презрением, словно сама не была наполовину немкой и не прожила большую часть жизни в Берлине, — хотел съездить к родственникам отца, пусть будет ему земля пухом, узнать о праве наследия, а там и делами заняться. Весь пойдет в своего деда, точно вам говорю! Писать обещал, но так ни одной весточки от него вот уже год как не дождусь.

— Сколько же ему? — поинтересовалась Елизавета.

— Вот-вот будет двадцать один. Он еще совсем молод. Я уж отговаривала его, говорила потерпеть хотя бы до следующего года, так нет. Вбил себе в голову, что будет лучше и для него и для меня с Тоником. Весь в отца, мда.

Елизавета не стала уточнять в какого именно отца, но предположила, что в настоящего, а в Бориса Левинсона. Тот был человеком хоть и рискованным, но до не возможности любил домашний уют.

— А что мы всё о вашем старшеньком? — спросила Елизавета, подливая еще чаю в обе чашки, — как там Тоник поживает? Вы хоть снарядите его к нам. Феофан рад будет, он детей любит. Да и я его пирожными и леденцами угощу. Ефим у нас игрушки из дерева вырезать умеет.

— А, что, и приведу! — сказала Анна, — вот соберусь завтра и обязательно приведу. Врачи говорят, что ему свежий воздух необходим и общение со сверстниками. Только где же их, сверстников-то найдешь? Все одно в революцию лезут. Сейчас только из пеленок вылезши, сразу за оружие хватаются!

— Что же вы так? Ему только три годика. Он разговаривать-то умеет? Представьте, я вашего Тоника еще не разу и не видела. А мы уже знакомы без малого второй год. Нет, Анна Карловна, обязательнейшим образом привезите его ко мне завтра! Я испеку пирогов с вареньем и с капустой. На его вкус.

— Он с капустой любит, — сказала Анна, но спохватилась, — нет, дорогая, завтра никак не смогу. Дела в городе. Я же сейчас работников ищу на трикотажную свою фабрику. Жулье брать не хочу, которые работать-то ленятся, а за деньгами ходят, нормальных же работников сейчас днем с огнем не сыщешь! Хоть ходи и в каждый двор заглядывай!

— Это вы верно говорите, — согласилась Елизавета, — но все же, приходите, а? Мы же всегда рады, вы знаете.

— Боюсь, что в ближайшее время никак, — покачала головой Анна, — дела все же. Да и похищение это вчерашнее сильно меня пугает. С ребенком маленьким на улицу выходить боязно, знаете ли.

— Сейчас же трамваи ходят! Сели на первый и до самого нашего дома, — сказала Елизавета, — или на минимизе. Я сама всегда на минимизах езжу. Они хоть и дорогие, но безопасные. Такую скорость развивают, что дух захватывает!

— Не знаю, — сказала Анна, хотя видно было, что она сильно сомневается, — как-нибудь, если получится…

Елизавета хотела добавить еще что-то, но со двора вдруг донесся голос Феофана:

— Ефим! Обед неси, старый пьяница! И живей! После ноутбук ко мне в комнату принесешь! Писать будем!

Стало слышно, как распахнулась дверь, и сразу засуетились слуги, забегали, расставляя на большом деревянном столе в кухне посуду, унося вещи хозяина. Колыхнулись занавески и Феофан Анастасьевич зашел в залу, разглядывая присутствующих. Анна Штульцхер неуловимым движением поменяла чашку на веер и прикрыла нижнюю часть лица.

— А, Анна Карловна, добрый день, уважаемая, — приветствовал Феофан Анастасьевич, блуждая взглядом по залу. Он был сильно чем-то озабочен, — Елизавета, ты обедала? Если что, я поем сам.