Журнал «Если» - «Если», 2011 № 07

— Значит, грызун!

Озадаченный яростью, прозвучавшей в голосе приятеля, Костик недоверчиво взглянул, еще раз хмыкнул, потом дотянулся до миски, отломил мясистый побег алого цвета, повертел, как бы забыв, что с ним делать дальше.

— Жвачное… — с интересом повторил он и вдруг признался: — Ты не поверишь, но я всю жизнь мечтал стать вегетарианцем…

От неожиданности у Мурыгина даже судорога в челюстных узлах прошла.

— Ты? Вот бы не подумал… А причины?

— Зверушек жалко. Помогал однажды барана резать… за ноги держал… С тех пор и жалко.

— И что помешало? Я имею в виду, стать вегетарианцем…

— Дорого… — вздохнул Костик. — Зверушки дешевле…

Отправил сорванное в рот, прожевал. Затем отломил еще.

— А ты уверен, что это именно растения? — спросил Мурыгин.

— Ну если на пеньке… И кошка тогда есть не стала…

— Ничего не доказывает! — мстительно объявил тот. — Может, у них как раз зверушки такие… вроде наших губок. А ты их — живьем…

— Мне главное, чтобы оно не вопило, когда я его срываю, — жуя, объяснил Костик. — Ногами не дергало…

Кажется, обстановка под незримым куполом накалялась вновь. Слишком уж неистово смотрел Сергей Арсентьевич на Стоеростина.

— Чав-чав… — произнес он наконец еле слышно.

— Что?

— Чав-чав… — все также негромко, но внятно повторил Мурыгин, не отводя казнящего взгляда. — Поспали — поели. Поели — поспали. Чав-чав…

— Ты о смысле жизни?

— Примерно так…

Вызов был принят. Теперь уже Костик неистово смотрел на Мурыгина. Потом встал. Мурыгин тоже встал. Сошлись нос к носу.

— Чав-чав… — отчетливо произнес Костик. — Скушал конкурента… Чав-чав… Тебя скушали… Это и есть смысл?

У Сергея Арсентьевича потемнело в глазах. Надо полагать, у Стоеростина тоже.

— Как же вы не любите травоядных… — скривясь, выговорил Костик. — Хищниками быть предпочитаете? Тебя давно съели, а ты все волчару корчишь! Тобой отобедали давно…

Медленно сгребли друг друга за грудки и совсем уже вознамерились с наслаждением встряхнуть для начала, как вдруг некая сила взяла каждого поперек тулова, подняла, отдернула от противника — и швырнула…

Мурыгин очутился рядом с осиновой рощей. Вечерние сумерки намеревались с минуты на минуту обратиться в ночную тьму. Из мутных небес на непокрытую голову, на твид пиджака и на всю округу ниспадал тихо шепчущий снег. Сквозь зыбкую пелену проступали белые, словно бы цветущие, вишни, яблони, сливы. А в полусотне шагов призрачно мерцал золотистый пузырь, из чего следовало, что свечку драчуны не затоптали и не опрокинули.

Зябко, однако. Хорошо хоть разуться не додумался.

И Сергей Арсентьевич, вжав голову в плечи, неровной, оступающейся трусцой устремился на свет. Укрытия он достиг почти одновременно со Стоеростиным, которого, как вскоре выяснилось, запульнуло чуть ли не за овражек,

Так просыпаются только в детстве: почувствовал солнечный зайчик, открыл глаза, а вокруг белым-бело. Хотя, наверное, нет: в детстве надо было еще вскочить с кровати, подбежать к окну… А тут сразу: приподнял голову — и вот он, сверкающий снежный сад.

От вчерашней хмари не осталось и следа. Последняя мутная туча тяжко уползала за рощу. Остатки белого воинства прорывались к своим, на север.

— Доброе утро, — сказал Мурыгин. — Костик, ты на меня не сердишься?

— Нет, — сказал Костик. — Ты уже об этом спрашивал вчера. Доброе утро…

Следует заметить, что спали они на сей раз прямо на земле, бросив все имевшееся барахло на травку. Должно быть, в наказание за драку. Однако в любом случае прогонять их никто не собирался — иначе бы и навесик исчез, и миска. Мурыгин потрогал почву ладонью. Теплая, как в мае. Подогрел, что ли?

— Обрати внимание, — молвил он. — Не просто отшвырнул, а аккуратненько на ноги поставил… Тебя тоже?

— Угу…

— М-да… Я бы на его месте с нами так не чикался.

— Чикался бы, — проворчал Костик. — По себе знаю…

Солнце стояло уже довольно высоко. Все кругом блистало, таяло, всхлипывало. Чувствовалось, что до полудня это великолепие вряд ли доживет.

— Только имей в виду, — враждебно добавил Мурыгин, доставая несессер. — Я вчера был не прав в своем поведении. А по сути я был прав. Эти твои наезды на род людской…

Стоеростин иронически промолчал. Сергей Арсентьевич насупился.

— Ну, Наполеон, Тамерлан… — нехотя признал он. — Здесь я с тобой, пожалуй, согласен. Кровь и грязь… Хотя Наполеона уважаю… Но ведь были и Пушкин, и Достоевский…

— Ага, — сказал Костик. — Гордость человечества! Одного — в ссылку, другого — на каторгу… Ты еще Галилея вспомни.

— Хорошо, а Гомер?

— Гомеру повезло… — вздохнул Стоеростин. — О Гомере нам вообще ничего не известно. Хотя… Раз слепой — значит, наверняка глаза выкололи. Человечество…

Мурыгин без нужды открыл и закрыл несессер. Повторять вчерашний опыт не хотелось.

— Плащ надень, — посоветовал он. — Холодно снаружи…

Купол при солнечном свете был неразличим, зато нежно зеленело его основание. Как будто кто-то взял огромный гладкостенный стакан и вынул из снежного покрова четырехметровый круг.

Мурыгин не ошибся: снаружи было заметно холоднее. Под ногами захлюпало. Стоеростин не без зависти покосился на добротную обувь друга.

— Понимаешь, — сосредоточенно заговорил тот, не заметив завистливого взгляда. — Бог с ним с человечеством. Давай о насущном. Без курева, без выпивки — ладно… А как насчет прекрасного пола? Или тебе это уже по фигу?

— Ну почему же… — солидно возразил Костик. — Глядишь, какая-нибудь кошечка в гости заглянет… Помурлычем, попрелюбодействуем…

В памяти немедленно всплыла Раиса Леонидовна, и сверкающий пейзаж несколько померк.

— Хорошо, кошечка… А без книг как? Только не говори мне, что сейчас никто ничего не читает, все сидят в интернете… Я не о них. Я о тебе…

Стоеростин приуныл и какое-то время шел молча. Друзья направлялись к колодцу.

— Хм… — сказал вдруг Костик и воспрял. Не к добру. — Да, — огласил он чуть погодя. — Если речь идет обо мне лично, то крыть нечем. Библиотека — не миска…

Мурыгин собрался возрадоваться, что хоть в чем-то переубедил упрямца, однако не тут-то было.

— А вот если о роде людском в целом… — невозмутимо продолжил Стоеростин. — Было время, когда он обходился без книг, без кино… Да мало ли без чего! И прекрасно себя чувствовал… По-моему, мы пережили три катастрофы. Первая — изобретение письменности. Понимаешь, до этого люди запоминали только самое главное. Запоминали, передавали из уст в уста, из поколения в поколение… А лишнее отсеивалось. Тонуло в Лете. Но вот изобрели письменность — и теперь любая ерунда могла быть увековечена… Мы начали тонуть в информационном мусоре…