Журнал «Если» - «Если», 2011 № 07

Дом был трехэтажный, белый с синей отделкой, окруженный многочисленными кустарниками и цветущими растениями. Здание, видимо, содержалось в хорошем состоянии и казалось столь же неуместным в соседстве с неказистым окружением, как и Джейк в своей работе — поиске перспективных музыкантов или старого деятеля, который неделю назад скончался.

Журналист взошел на широкую веранду, где стояли вазоны с цветущими геранями. Одиннадцать часов, он приехал как раз вовремя.

Луэллен Жермен открыла дверь:

— Мистер Манфред? Я Луэллен. Заходите.

Он был моложе, чем она ожидала. Темные, слегка отросшие волосы, темные глаза. Высокий, не слишком атлетического сложения. «Раздень его, — подумала она, оглядев молодого человека с ног до головы, — и, вероятнее всего, он окажется бледным и тощим».

На ум пришла ощипанная курица, но поскольку он был одет в помятую спортивную куртку и джинсы, трудно было утверждать наверняка.

— Проходите сюда, — сказала она, мановением руки приглашая его следовать за ней.

Джейк вошел в широкую светлую залу, где размещались несколько крупных кашпо с комнатными цветами. С одной стороны сводчатый проход открывал путь в полуподвальное помещение, словно утопленное в землю, широкие ступени вели на пару футов вниз, в комнату размером со стадион. Проходя через нее, молодой человек окинул взглядом многочисленные растения в горшках, расставленные группами стулья, расположенные по обеим сторонам камина диванчики… Еще несколько широких ступеней вели наверх.

Она шла все дальше, в глубину дома:

— Я думаю, нам будет удобнее в общей гостиной, — пояснила она. — Сюда, пожалуйста.

Она остановилась у двери и жестом пригласила его войти. Эта комната выходила окнами на другую сторону имения, здесь были клумбы и лужайки, а чуть дальше стоял массивный дуб, обросший пробивающимся из-под коры испанским лишайником. Все вместе выглядело как великолепный луг, играющий всеми красками цветущих растений. «Современная Америка с фасада, — подумал он, — на заднем дворе превращается в прошлый век».

Плетенная из ротанга мебель с подушками цвета лайма, бледно-розовый ковер и снежно-белые, подвязанные розовыми лентами занавески на широких окнах делали комнату похожей на декорацию для журнала по домашнему дизайну. Джейк ощутил острую потребность выйти обратно на крыльцо и хорошенько вытереть ноги, прежде чем вернуться сюда.

Луэллен села и жестом пригласила его последовать ее примеру. Светлая негритянка, стройная, лицо без морщин, волосы серебристые — возраст невозможно угадать. Верная любовница-компаньонка старика? Служанка? «Ведет себя так, словно имение принадлежит ей», — смущенно подумал Джейк, сожалея, что дома не подготовился к встрече.

— Ну, мистер Манфред, так почему ваш журнал хочет опубликовать статью о Бобе Ренджере?

— Мы представляем портреты людей, играющих важную роль в музыкальном мире, — ответил журналист.

— Но он же уже… Возможно, когда-то — да, но это было очень давно.

— Он вдохновил многих великих творческих деятелей, некоторых вывел в люди, и это делает его личность весьма значительной, — пояснил Джейк.

— И многие из них тоже покинули этот мир, как и Боб, — с мягким упреком сказала она.

Джейк осознавал, что уже потерял это интервью, и не понимал, как и почему это произошло, но Луэллен взяла нить беседы в свои руки, а он словно лишился дара речи. Журналист вытянул из кармана наладонник, деловито раскрыл его и снова взглянул на женщину. Она легко улыбнулась:

— Почему бы вам просто не задать мне несколько вопросов? — предложила она тем же мягким тоном, каким говорила раньше.

Ее голос был прекрасен, низкий и сердечный. Джейк решил, что это из-за акцента. Он был чарующим.

Не дождавшись вопроса, Луэллен начала сама:

— Полагаю, первое, что нам следует прояснить, была ли я дамой сердца Боба, его любовницей. Ответ — нет. Он любил Лео Корнинга, был привязан к нему лет шестьдесят, если не больше. А я просто певица нашей группы

— Он был… голубым? — Этой информации не нашлось ни в одном некрологе, которые он просмотрел.

— Гомосексуалистом, — поправила Луэллен. — Когда я была молода, — добавила она, — слово «голубой» означало «светлый, радостный, невинный» и было связано с детством…

— Когда он привез свою группу сюда, в Мемфис? — спросил Джейк.

— Менялись времена, менялась и музыка, — сказала она. — Прошли «Битлз», Элвис, тяжелый рок, металл… Многие музыканты сменили свои предпочтения и уехали туда, где могли зарабатывать на жизнь. Казалось, люди все меньше и меньше интересуются джазом и блюзом. Мать Боба умерла примерно в то время, когда он опустился на самое дно, и она оставила ему дом. Он здесь вырос: малыш в семье из четырех девочек, престарелой тетушки, отца-адвоката, позже ставшего судьей, и матери, которая играла в церкви на органе и наказывала сыну держаться подальше от ее рояля, если он не в состоянии исполнять правильную музыку. В восемнадцать лет он покинул свое гнездо и оказался в Новом Орлеане — нашел местечко, где не чувствовал себя грешником среди ангелов. Мы, некоторые члены группы, приехали сюда сорок два года назад. Боб и Лео до сих пор здесь, их прах покоится вон там, — качнула она головой, — под дубом. Когда придет мое время, я тоже окажусь там.

По коже Джейка побежали мурашки. Слишком быстро он спросил:

— А скажите, группа после переезда выступала в каком-то клубе в Мемфисе?

— Мы играли прямо здесь, в доме. Пойдемте, я вам покажу.

Она провела его по другому коридору на один лестничный пролет вниз, в полуподвальную залу, которая была столь же громадна, как и первое помещение, через которое они проходили. Огромное окно во всю стену, стеклянные двери; дальняя часть комнаты полностью занята роялем. Ударная установка — наверняка полная и очень дорогая, а на двух стульях лежали гитара и кларнет. Остальное пространство отдано полудюжине маленьких круглых столиков со стульями.

— Ого! — воскликнул Джейк. — Собственный клуб.

— Поначалу с нами был Красавчик Билли, — рассказывала Луэллен. — Он заболел раком и умер в течение нескольких месяцев, попросив Боба сохранить барабаны и найти того, кто сумеет с ними управляться… — Потом она кивнула в сторону кларнета: — На нем играл Лео. Он покинул нас четыре года назад. Мог извлекать мелодию из чего угодно, лишь бы дуть, — горн, труба, саксофон, зажатая в руках травинка… — Она улыбнулась при этих словах и добавила: — Кларнет тоже остался в доме. Гитара — моя.

— Дом завещан вам?

Женщина выглядела здоровой и полной сил, хотя ей, вероятно, было за семьдесят, но разговоры о прахе под деревом подразумевали, что она останется в доме до тех пор, пока не придет ее время.