Ираклий Вахтангишвили - Реальность фантастики №01-02 (65-66) 2009

Ну да, во сне…

– Он завсегда причитает, – послышался недовольный голос от па-латок. – А сегодня так это, от души, чуть не плакал: «Не отдам, мол, са-поги…»

Да кому они нужны, твои сапоги! – ротный с досады сплюнул жел-той махорочной слюной. – Обтёрхал уже все. Угомонился бы с обувкой этой. А вы прекратите парня подначивать! – цыкнул он на скалящих зубы красноармейцев. – Может, он краше этих клятых сапог в жизни и не видел ничего.

«А вот и видел! – обиженно подумал Павлушка. – Я нынче на балу в белом пиджаке прекрасную Мари целовал!»

Да разве ж кому об этом расскажешь? Решат, что совсем сдурел. Он независимо вздернул подбородок и сунул руки в карманы криво зала-танных галифе. И пальцы немедленно нащупали там что-то жесткое и чужеродное. Некоторое время Павлуша изумленно таращился на свер-кающий в лучах утреннего солнца хрусталь.

– Эй, чавой-то у тебя за цацка? – просипел над ухом недавно конту-женный Курносов. – Ну-ка, дай глянуть!

И заскорузлые пальцы цапнули крошечную склянку.

Ишь ты… заинтересовался и ротный. Солонка, что ли? Я та-кие в двенадцатом году видел в одном богатом трактире в Самаре…

– Отдай! – дернулся Павлушка, но Курносов отмахнулся от него, неловко свинтил с пузырька круглую пробку, вытряхнул на ладонь мутные кристаллики и лизнул их. А в следующую минуту ещё полусон-ный лагерь огласился ревом и отборными матюками. Курносов плевал-ся и топал ногами.

Фершал! заорал ротный и поднял из травы склянку. А ну оп-редели, что за отраву нам красноармеец Пеструхин подсунул?

Поглядев пузырек на просвет и осторожно понюхав его содержимое, Розанов поморщился.

И откуда у тебя это? Ты что, нервная барышня? – спросил он у Павлушки. А ротному пояснил: – Соль это. Только нюхательная. Вро-де нашатырного спирта, чтобы после обморока в чувства приводить. Слушай, ты бы своих пропесочил, что ли… Чтобы всякую дрянь у уби-того офицерья не тащили.

– Да я… да никогда… – задохнулся от обиды Павлушка, но тут же сник. Не объяснять же всем, что получил склянку на балу. Где Мари… и вообще.

Но объяснять уже было некогда. «Беляки-и-и!» – разнеслось над ла-герем.

– В ружье! – взвился ротный.

– От солнца наступают! – выругался Вакулин, выхватывая трехли-нейку из пирамиды и падая за поросший кашкой холмик. – Ну, твари, держись!

Следующие полчаса превратились в ад. Рвались гранаты, щелкали, зарываясь в землю пули, кто-то, подвывая, звал фельдшера, а тот лежал неподвижно, с дыркой около уха.

Павлушка ужом переползал с одного места на другое, старательно выцеливая конные и пешие фигурки с тусклыми от пыли погонами на плечах. Их становилось все меньше, но и выстрелы от своих слышались все реже. И ротный уже не приказывал, просил: «Держись, братушки, коси белую сволочь!»

«С-сволочь…» пропела пуля, ужалив в лоб. Павлушка уткнулся в нетронутую пахотой землю и над ним закружилась белая потолочная лепнина, встревоженные лица, машущий белый веер. «Что с вами, князь?»

Да где же, где же? шарила Мари в его карманах. Ведь были же соли Мишель, очнитесь! Очнитес-сь…

Её голос затерялся в шипении и стал ничем. Последней померкла хрустальная люстра с висюльками и наступила вечная непроглядная серость.

– Прости, товарищ Пеструхин, – буркнул Вакулин, стаскивая с Пав-лушки сапоги. Потом уселся на траву и сковырнул с ноги обмотанный проволокой драный башмак. Потом размотал портянку и снова принял-ся наматывать – ловко, старательно. – Тебе они уже ни к чему, а мне еще за народное дело воевать.

Ротный покосился на него, но промолчал. Белые отступили за хутор и там затаились. Над степью поднималось огромное жаркое солнце, и нужно было спешить, копать могилу для убитых. И уходить к чертям собачьим за пополнением и патронами.

Около лежащего навзничь фельдшера в траве что-то блеснуло. Рот-ный наклонился и поднял почти пустую склянку, понюхал, пожал пле-чами и запустил ею в распаленное светило.

– Ах, Мишель, как вы меня напугали! – легким щебетом возвраща-лась к нему жизнь. И не возражайте, вас должен осмотреть доктор Шварц! А осенью непременно поезжайте в Баден-Баден, там волшеб-ный воздух. Обещаете?

Обещаю, – с усилием выдохнул он вязкий воздух.

За окнами глухо бухнуло, и ночное небо заискрилось. Начинался фейерверк в честь наступления нового 1914 года.

ДА ЗАТРАХАЛИ ВЫ МЕНЯ СВОЕЙ ЗАНИМАТЕЛЬНОЙ ДЕ-мократией! я старался перекричать оглушительный джинг-трек, модный в этом сезоне: мучительно-сладострастнос сочета-ние звуков джунглей, большого города и традиционного музы-кального вибратора.

– Ты че? Из-за референдума по временам года? Чудило, лето-это супср! огромный, словно мамонт, бармен то ли убеждал, то ли успо-каивал меня.

Я ненавижу лето. Его еще Пушкин не любил! Понимаешь?

– Он тебе расскажет!

Кто?

Пушкип! Сам, небось, тоже за лето проголосовал, огромный бармен многозначительно мне подмигнул и взболтал в серебристой колбе еще од-ну порцию водки с торчем. Я схватил сго за руку:

Порцию драга сьшапи еще, ага?

Бармен нахмурил жирный в складках лоб:

– Не ага, Дым. Ты мне еще двадцать нетов за прошлый раз должен.

Завтра. Завтра отдам всс. Я завтра валю из Тсмплума. Перед отъездом все отдам.

Мамонт-бармен осуждающе покачал головой, украдкой от всех подсы-пая в коктейль порцию драга:

Непутевый ты парень, Дым. Темплум это рай на земле. Здесь все под контролем. Куда тебя несет? Там, за Стеной никто за тебя не в ответе.

– У меня там бабушка живет, – сказал я.

Толстый бармен присвистнул:

Крутая, должно быть, старушенция. Там же все это, как его…

Непредсказуемо, подсказал я, жадно хлебанув коктейль. Зазвенело в ушах. На несколько мгновений вырубило зрение. Вновь став зрячим, я увидел, как пот мерцающими звездочками скатывается по лицу огромного бармена. Его родство с мамонтами стало очевидным. Толстым длинным хо-ботом он помешивал коктейль…Впервые за весь день мне захотелось улы-баться. Я прикрыл глаза:

Зато там пет центра климатического управления, которому больше пе хрен делать, только устраивать лето круглый год.

– Десять месяцев, – уточнил мамонт.

Нс принципиально, я попытался погладить толстый в складочку хо-бот бармена. Это мне пе удалось. Но я спугнул стаю огненных бабочек, пря-тавшихся в складках Парменовского хобота как в пещерах.

– У-у…- засмеялся я, наблюдая, как бабочки разлетаются по полутем-ному залу ресторана. Одна из них, самая большая, залетела в глубокое потное декольте крупногабаритной дамы продвинутого возраста. Я нап-равился к ней. Столы в зале перемещались вместе со мной, пытаясь сбить меня с верного пути. В итоге я оказался где-то у входа. Дверь распахну-лась, оглушив меня свежим воздухом: на пороге появился длинноволо-сый мужчина средних лет в модном проволочном костюме и по-модному выщипанной левой бровью