Андрей Курков - Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

Товарищ Тверин слушал внимательно, не перебивая, пока не закипел чайник. Потом сделали короткий перерыв, хозяин кабинета достал стаканы, необычного вида подстаканники, синюю жестянку с чаем.

- Подстаканники нравятся? - спросил Тверин, заметив пристальное внимание Добрынина. - Бойцы с Южного фронта прислали. Из гильз танковых снарядов сделаны! Талантливый у нас народ!..

Заварили чай. Разлили по стаканам. К чаю товарищ Тверин вытащил из ящика своего стола тарелочку с какими-то сушеными фруктами.

- Бери, Паша! - сказал он. - Это казахи прислали. Бери и дальше рассказывай!

Так, попивая чай и разжевывая сухие фрукты, продолжил Добрынин свой рассказ. Рассказал про "кожаную" книгу, про танк с замерзшими танкистами, про жизнь в геологической экспедиции.

Потом замолчал. Странным показалось, что вот прожил он где-то на Севере столько времени, может, два года, может, больше, а все, что с ним присходило, за какие-то сорок минут рассказал. Но потом спохватился народный контролер, вспомнил, что про поезд "разноглазого" еще ни слова не сказал. И тут же решил про вино не говорить. Лишь вкратце о том, как доехали. Вдруг про помощника своего вспомнил. Разволновался, рассказал об урку-емце товарищу Тверину,

Тверин долго молчал, размышляя.

- Глупо ты сделал, Паша! - наконец выдохнул он. - Мы и в мирное время никого без специального пропуска в Москву не пускаем, а ты так в военное время сделал... По нему что, сразу видно, что он не русский?

- Нет, не сразу... - упавшим голосом ответил Добрынин.

- Ну, знаешь, сам я тут сделать ничего не могу, но давай попробуем кое-что другое...

Добрынин с готовностью кивнул.

Тверин поднялся из-за стола, выглянул из кабинета и сказал что-то охранявшему его красноармейцу. Вернулся за стол.

- Сейчас придет один солдат... - пожевав землистыми губами, сказал товарищ Тверин. - Может, он что придумает... Только ты ему сам все расскажи.

Минут пять после этого длилось в кабинете молчание. Наконец, в кабинет без стука зашел красноармеец. Лицо его показалось Добрынину знакомым. Словно он его уже видел, и даже разговаривал с этим человеком.

Тверин пригласил солдата сесть за приставной столик как раз напротив народного контролера.

Рассказал Добрынин красноармейцу, в чем дело. Тот задумался, попросил описать еще раз встречавшего их военного. Потом сказал:

- Ну шо, опробую, но тохда надо будет продухтами платить...

Добрынин кивнул.

- Пошел я... -оказал красноармеец и свободной походкой вышел из кабинета.

- Сделает! - кивнув вслед ушедшему солдату, сказал товарищ Тверин. - Он тут недавно тещу мою спас... вот только жену не смог выручить, а так он много может...

- А это не он раньше милиционером был? - припомнил наконец народный контролер.

- Был, был тут на входе...

Теперь Добрынину стало ясно, что именно этот человек отбирал у него когда-то котомку с топором и сухарями, и он же, наверно, пытался тогда съесть сухари.

В дверь постучали.

Вошли двое других красноармейцев: у одного в руках раскрытая большая тетрадь, у другого - бидончик с ручкой.

- Вот, товарищ Тверин, распишитесь в получении. - вежливо произнес красноармеец с тетрадью. - Это за август и сентябрь.

Тверин надел очки, наклонился к положенной перед ним на столе тетради, прочитал, что там было написано, потом расписался.

Красноармейцы ушли, оставив закрытый крышкой бидончик на приставном столике перед носом у Добрынина.

- Ну вот, - оживленно проговорил Тверин. - Еще чаю выпьем, а потом и вина можно! Портвейн марочный! Дай-ка сверю - все ли правильно?

Вытащив из высокой стопки бумаг блокнот депутата, хозяин кабинета полистал его, отыскивая нужное, потом, найдя, еще раз наклонился к собственному мелкому почерку.

Снял очки. Закрыл блокнот.

- Так и есть! - сказал немного огорченно. - За июнь-июль не приносили! Зазвонил телефон.

- Да! - сказал в трубку товарищ Тверин. - Заседание Совета Обороны? Хорошо, приду! Положил трубку, глянул на часы.

- Ну что, часик у нас еще есть, Паша!

По второму стакану чая уже не пили. Просто в заварочный осадок разлили из бидончика красного вина. Подстаканники Тверин убрал.

- Давай за победу! - предложил он.

Выпив, Добрынин узнал вкус. Это было то самое вино, которое они вместе с "разноглазым" Куриловцем укатывали.

- Из чего они его сейчас делают? - недоуменно произнес товарищ Тверин, не выпив и полстакана. Снова помолчал немного.

- А старший лейтенант Волчанов тут сейчас, в Кремле? - нарушил молчание народный контролер.

- Тут, тут он, - товарищ Тверин вздохнул. - Только он теперь младший лейтенант. Разжаловали... - Я тебе не говорил, - сделав паузу, продолжил хозяин кабинета. - В общем, спасибо моей болезни, что сейчас я живой...

Добрынин посмотрел на Тверина с испугом и непониманием.

- Проверка тут у нас очередная на преданность была. Как обычно, график составили, каждый знал, когда кому идти... Мне как раз идти надо было, а тут печень прихватило, и я позвонил, сказал, что через пару дней пройду это ПНП, а вместо меня другие пошли... И вот троих там убило... электричеством убило. Сказали, что замыкание... Хорошо, хоть под шумок удалось пропустить ПНП вообще в тот раз, теперь только через три месяца... Вот за это замыкание Волчанова и разжаловали...

Рассказывая, товарищ Тверин разволновался. Взял в руку стакан с недопитым вином - вино чуть не расплескалось. Выпил.

- Надоело... - едва уловил ухом Добрынин прошептанное с выдохом слово.

- Хочешь его увидеть? - очнувшись через пару минут, спросил Тверин.

- Да.

- Что-то я еще хотел тебе сказать? - Тверин глянул в белый потолок. - Тут еще в кабинете муравьи завелись. Приходится сахар в две банки упаковывать... Да! Тут два письма тебе от семьи. Разрешили выдать тебе для чтения, чтобы в курсе был...

Из той же высокой стопки бумаги вытянул товарищ Тверин тонкую синюю папочку, развязал тесемки и подал народному контролеру разглаженные листы письма. А сам тут же вышел.

В первом письме Маняша рассказывала о тяжелой, полной слез и обид жизни в сибирской эвакуации. Жила она там с детьми в доме сосланного украинского кулака. Писала, что сама кулацкая семья каждый день ест картошку, а им только картофельные очистки перепадают, из которых Маняща детям похлебку варит. В селе этом никто их, эвакуированных, не любит. Даже называют их нарочно "выковыренными" чтоб им обиднее было. Дочитал Добрынин первое письмо, и сердце в комок сжалось. А тут еще при внимательном взгляде на исписанный чернилами листок заметил народный контролер, что некоторые чернильные буквы как бы "поплыли" и в тех местах проступили будто высохшие капли.

"Слезы!" - понял Добрынин и сжал до боли зубы.

Взялся за второе письмо - и тут отлегло на душе. Писала во втором письме Маняша, что на ее жалобу приехал в село военный проверяющий, быстро во всем разобрался, приказал кулацкую семью, у которой Маняша с детьми жила, сослать еще дальше, на какие-то необитаемые речные острова, а все их хозяйство вместе с погребом, заполненным картошкой и соленьями, и козой отдал ей, Маня-ше. И теперь живут они с детьми хорошо и сытно, и соседи обзывать их "выковыренными" перестали, ходят теперь к ним на чай и гостинцы детям приносят, испугались, видать!