Владимир Владко - Аргонавты вселенной (редакция 1939 года)

— И все-таки, как она прекрасна, эта наша старенькая Земля! — задумчиво сказал инженер Вадим Сокол. — Вот смотришь, возможно в последний раз… и вспоминаешь: много чудесных минут и часов дала она мне!..

Он стоял на высокой вышке, держась обеими руками за перила. А вокруг, правда, было на что посмотреть.

Слева, на западе — леса, которые резко обрывались, освобождая место для большой площади, где стояло грандиозное сооружение. Оно поднималось вверх широкими своими стенами, как гигантский шатер. На востоке, за несколько десятков метров от главных ворот сооружения, начиналась серебристая поверхность великого Иван-озера. Спокойное и тихое озеро разлеглось необозримой гладью, сливаясь с далеким горизонтом. Сквозь открытые ворота сооружения видны были выпуклые контуры своеобразного аппарата, похожего на дирижабль. Было видно, что аппарат этот стоял на рельсах, которые выходили из ворот и тянулись дальше, к озеру, исчезая там под его серебристым зеркалом.

Вся площадь вокруг громадного сооружения и вдоль рельс была окружена часовыми; охранялась и часть озера. А за ровной линией часовых гудели толпы людей, тысячи зрителей, съехавшихся сегодня в этот уголок, прославленный газетами всего мира.

С самого утра специальные поезда и бесконечная процессия автомобилей привозили сюда делегации рабочих, колхозников, научных деятелей из всех республик и краев необъятного Советского Союза. Делегации съезжались с праздничными знаменами и расцвеченными лозунгами, радостные, взволнованные тем, что они будут свидетелями невиданного и неслыханного в истории человечества события. И теперь Сокол со своей вышки видел эти тысячи людей, которые следили с берегов Иван-озера за каждым движением около гигантского шатра.

Высокий, спокойно сосредоточенный, путешественник и охотник Борис Гуро ответил Соколу не сразу. Он взглянул на геолога внимательными и холодными глазами, аккуратно примял пепел в неизменной своей коротенькой трубке, взглянул еще раз — и едва заметная усмешка пробежала по его энергичному лицу,

— Что касается внутренности Земли, — сказал он, наконец, — возражений нет, ее вы хорошо знаете, Вадим. Я уверен: вас можно привести с завязанными глазами в первую попавшуюся пещеру, в любой овраг самого неисследованного медвежьего уголка земного шара, — и вы точно определите, что это за место, какие в нем есть породы, слои и прослойки.

— Благодарю за комплимент!

— Подождите, я еще не кончил. А вот что касается приключений и опыта на поверхности нашей Земли, — мне думается, тут я изведал больше вашего. Европа, Азия, Африка, Америка, Австралия… вот несчастье, что частей света у нас всего лишь пять! Видите ли, Вадим, если человек хорошо учился попадать в цель где-нибудь в Африке, то его пуля безупречно попадет в животное и в пустынях Азии… Знаете, уже несколько лет я мечтаю о какой-нибудь новой шестой части света, где все было бы не так, как в известных мне пяти. Все по-иному!.. Даже законы природы!

— Вот вы и пол у чите, наконец, это иное.

— Надеюсь, по крайней мере. И честное слово, я с удовольствием поохочусь на тех чудовищ, которых, как вы уверяете, мы встретим на нашей далекой соседке. Никогда еще, смею сказать, не приходилось мне посылать пулю в грудь какого-нибудь игуанодона или бронтозавра.

Вадим Сокол резко повернулся к Гуро. Его глаза сверкали под круглыми очками. Он нервно поправил рукой прядь волос, которая спадала ему на лоб.

— Вы черствый человек, Борис, — запальчиво сказал он. — Вы не поэт, не лирик!..

— Гм… правда, стихов не писал никогда, — спокойно согласился тот.

— Да не в стихах дело! Вы не способны почувствовать подлинную красоту такой необычайной минуты. Поймите, наконец, что сегодня мы в последний раз смотрим на Землю. Прощаемся с нею, понимаете? В последний раз наблюдаем эти суровые и в то же время роскошные пейзажи, леса и горы, множество людей, наших братьев, товарищей, которые остаются тут…

— Относительно друзей и товарищей, — согласен. А вот пейзажи…

Сокол, казалось, не слышал его. Он говорил вдохновенно, он делал широкие жесты руками, словно призывая в свидетели себе и озеро, и леса, и небо. Гуро с усмешкой слушал его горячие слова:

— В последний раз видеть все это, в последний раз!.. И не знать, увидим ли еще когда-нибудь!

— А ведь я надеялся и завтра, и послезавтра еще понаблюдать эту самую Землю, правда, немножко с иной точки зрения, — с иронией ответил охотник. — Разве стекла в окнах нашей ракеты перестали быть прозрачными? Разве, удаляясь, мы не будем смотреть сквозь них на старую Землю?. Разве… гм, разве не придется мне выслушать еще много лирических вздохов одного моего хорошего приятеля, вздохов о милой старой Земле, которая, так сказать, осталась где-то в безднах мироздания?

— Может быть и вздохну еще, и не один раз. Потому что я всюду чувствую красоту. А вы — сухарь, вы…

Гуро нахмурил брови:

— Можно было бы и не горячиться так, Вадим. Ведь я согласился с вами, когда разговор зашел про друзей, товарищей. И если б вы вместо таких общих мест, как леса и небо, — вспомнили, скажем, про вашу невесту, я никогда не отважился бы…

— И не рекомендую отваживаться. Я вам вот еще что хочу сказать…

Борис Гуро усмехнулся и остановил геолога:

— Обождите, Вадим. Отложим наш весьма интересный разговор. У вас еще будет время вдоволь поругать меня. Вот Николай Петрович. Аккуратен, как всегда. Сейчас, должно быть, начнем.

Приветственные возгласы долетели до них снизу. Люди на берегу приветствовали академика Рындина, который, выйдя из автомобиля, спешил к вышке. За ним шел мужчина с фотоаппаратом, на ходу записывая что-то в блокнот.

Николай Петрович быстро поднялся по крутой лестнице на вышку. Глаза академика удовлетворенно остановились на фигурах двух его будущих спутников.

— Привет, товарищи! Кажется, я не опоздал? Начинаем! Вадим, дайте сигнал.

Сокол положил руку на доску с кнопками, нажал на одну из них, — и сразу же оглушительно завыла сирена. Прекратилось всякое движение. Люди внизу застыли на своих местах, не отрывая глаз от огромного сооружения с широко раскрытыми воротами. Даже Гуро, всегда спокойный и сдержанный Борис Гуро, слегка заволновался.

Сирена смолкла. Над площадью воцарилась тишина. Не слышно было ни одного звука снизу. Настала минута торжественного молчания. И вдруг затрещал какой-то механизм на берегу озера.

От рельс, которые соединяли обширное сооружение с озером, будто подпрыгнули вверх стальные тросы. До сих пор они неприметно лежали на рельсах, — теперь они натянулись как струны. Казалось, тросы должны были бы тянуть к озеру весь шатер, потому что они шли куда-то далеко в его широкий зев.